О Германии, родине предков, Коля плохо не думал, несмотря на прошлую войну. Немцев и русских стравил мировой империализм. Германия – родина Карла Маркса и Карла Либкнехта, а еще там живет и работает товарищ Тельман. Кто знает, может быть, скоро и в Фатерланде будет социализм, только на этот раз правильный, без «термидора» и предателя Сталина.

Уже став взрослым (девятнадцать не так и мало), Лейхтвейс понял, насколько ему тогда, в 1931-м, повезло. А еще то, что интерес к сыну расстрелянного по делу «Весна» красного командира был совсем не случайным. Дальних родичей, устроивших ему вызов, он даже не увидел. Зато попал в частную школу в городе Тильзите, где обучение было уже оплачено неведомыми «друзьями» семьи. А когда ему исполнилось семнадцать, эти же «друзья» предложили продолжить образование, но уже совсем в другой школе.

Обо всем случившемся Лейхтвейс не жалел, разве что иногда вспоминал о не сложившейся карьере киноактера. В шестнадцать он вместе с другими учениками школы снялся в массовке, а вскоре ему предложили роль. Как объяснил помощник режиссера, внешность у Николаса Таубе самая подходящая: идеальный немецкий юноша – белокурый, улыбчивый, с симпатичными ямочками на щеках. «Идеальный» отказался, хотя и не без тайного сожаления. Киноактеру, да еще известному, труднее будет вернуться в СССР.

А еще Коля Таубе очень хотел летать.

* * *

– Итак, где вы их встретили?

Лгать Лейхтвейс не любил, и прежде чем указать место на висевшей на стене карте, невольно поморщился. Рейнские горы, западная оконечность, но чуть-чуть не там. Ничего не поделать, не его тайна.

– Здесь, господин майор. Двое, с северо-запада, шли на штатной высоте – около километра. Меня не заметили, погони не было.

– Так…

С куратором во внеслужебное время они говорили исключительно по-русски. Господин майор становился Карлом Ивановичем, человеком обаятельным, понимающим и много повидавшим. Куратор воевал в Африке, в маленьком отряде полковника Леттов-Форбека, и его рассказы очень напоминали стихи Гумилева, только в прозе. «Завтра мы встретимся и узнаем, кому быть властителем этих мест; им помогает черный камень, нам – золотой нательный крест»[7]. Но сейчас оба говорили по-немецки, и каждое слово приходилось тщательно взвешивать.

– Как вы вообще там оказались? Это же юг, а вам надо было на восток.

Ответ у Лейхтвейса имелся, причем самый обстоятельный. Длительный перелет требует отдыха, иначе нельзя. Он проснулся в домике на вершине Зигнаал ван Ботрань в половину первого. Стоял ясный день, и если двигаться точно на восток, велик риск, что его заметят – места обжитые, люди на улицах. Поэтому он свернул на юго-восток, чтобы пролететь над горами, а уже в сумерках изменить курс.

Куратор слушал, не перебивая. Лейхтвейс сразу понял, что Карла Ивановича беспокоит не сам маршрут, а те, кто на нем встретился. Рейнские горы – это уже Рейх. Что за «марсиане» были в небе? Свои? Чужие?

– Как вы считаете, Лейхтвейс, это случай? Совпадение?

На этот раз он лгать не стал.

– Думаю, нет. Искали именно меня.

Чужой взгляд он выдержал. Стал по стойке «смирно», выдохнул.

– «Марсиане» из разных стран еще не встречались в небе, но когда-нибудь такое должно было случиться. Вероятнее всего, это французы. Они тоже просчитали маршрут – и почти не ошиблись. Мне просто очень повезло.

– Повезло, – негромко повторил куратор и внезапно улыбнулся. – Значит, французы? А иные версии у вас есть?

Лейхтвейс замер. Карл Иванович внешне никак не походил на разведчика: грузный пожилой дядька с седым «ежиком» на большой тяжелой голове, добродушный и простой. Но теперь в его улыбке читалось совсем другое. «Суров инквизитор великий сидит, теснятся кругом кардиналы, и юный преступник пред ними стоит, свершивший проступок немалый»