– Если не герр обер-фельдфебель, то… Кто-то из наших? Тогда Генрих Харрер, некому больше. Мы же только ему сообщили, куда собираемся.

– Угадал.

Курц развернул бланк, положил на ладонь:

– А теперь читай! Начало можешь пропустить, там все понятно. А вот дальше…

Андреас взял телеграмму, повернулся к солнцу, от тени подальше.

– И я бы так написал. «…И пусть не лопнет натяжной трос!» Завидно парню!.. Дальше, говоришь? «Ледовое поле – возможен камнепад. Каски!» Каски?! Они что, с Джоном Гиллом сговорились? Да кто же в касках на скалы ходит?

Тони забрал телеграмму, спрятал, вверх поглядел – на карнизы, что протянулись вдоль всей улицы. Хинтерштойсеру внезапно представилось, как тяжелая каменная кромка беззвучно отрывается от стены, распадается на неровные острые обломки…

– В Аппалачах уже ходят, – задумчиво проговорил Курц, не отрывая взгляда от ровного ряда крыш. – Гилл, как ты помнишь, считает, что летом ледяные поля особенно опасны. Подтает – и посыплется прямо нам на головы. А каски нужны не такие, как в армии, а полегче, поудобнее… Было бы время, занялся бы… Кстати, сколько сейчас времени?

– Десять минут первого, господа, – отозвался молодой женский голос. – Немного опоздала, извините. А каски я привезла.

…Синяя шапочка-чепчик, миниатюрная квадратная сумочка, тоже синяя. Бежевое «лётное» платье. Сама же худая, как спичка, хоть об коробку зажигай. Голубые глаза – бледное северное небо. Носик-пуговка, резко очерченный маленький рот.

– Баронесса Ингрид фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау. А ваши фотографии, господа, я в газете видела.

Вначале взглянула на Тони, потом на Андреаса… Хинтерштойсер сглотнул. На вид девице хорошо если восемнадцать, а голосок такой, что герру обер-фельдфебелю самое время пойти перекурить.

– Я… Мы очень рады, баронесса, – первым нашелся Курц.

Носик-пуговка дернулся:

– Только, пожалуйста, без феодальных пережитков. Всех своих знакомых я уже отучила. Труднее всего было с моим кузеном, у него характер еще хуже, чем у меня самой. Ничего, справилась!.. Ингрид – и не иначе!

– Андреас!

– Тони!

Ладонь баронессы была холодной и твердой, словно остывший к вечеру гранит. Хинтерштойсер отделался легко, одним пожатием, Курца же просто так не отпустили.

– Тони… – задумчиво проговорила девушка, не убирая ладони. – Но вы же не американец? У вас нормальное имя есть? У меня на американцев, признаться, аллергия.

Курц только моргнул и Андреас кинулся на выручку.

– Так точно, Ингрид! Горный стрелок Курц в крещении – Антониус. По имени святого, но не Египетского, а Падуанского. У нас в Баварии его очень почитают как покровителя младенцев. В Хайдльфинге в честь святого Антониуса капеллу построили, очень, знаете, красивая!..

Ингрид дрогнула губами, словно пробуя имя на вкус.

– Антониус… Сразу запахло ладаном. Но все же лучше, чем Тони, так только пуделя можно называть. Договорились!

Руку отпустила. Курц, воспользовавшись моментом, показал другу Андреасу кулак.

– А теперь, господа, вернемся к тому, с чего начали. Сейчас уже не десять минут первого, а четверть. Я проголодалась. Где тут поблизости приличный ресторан?

От любительницы кефира отбиться удалось сравнительно легко. Но здесь был совсем другой случай.

Курц понял это сразу.

И Хинтерштойсер понял.

– Ты ему не верь. У него глаза плохие.

– Такие же, как у меня.

Маленькая комната, большое, во всю стену, окно. Светлый линкруст, по потолку – разноцветные полосы, узорный линолеум на полу. На стене – зеркало, на другой – фотографии в деревянных рамках. Люстра: стеклянная капля, короткие бронзовые цепи. Кровать, возле нее – столик, чуть дальше – этажерка с книгами. Шифоньер – узкий пенал стоймя. Два стула.