Расположились на летней веранде, в самом сердце большого фруктового сада. Солнце, зелень, беззаботное синее небо, пиво прямо с ледника. Рай!

– Что уедем – понятно. А потом сюда прикатят по наши души. Спросят, что да как, а главное – куда. Девались мы, в смысле.

Хинтерштойсер, с наслаждением допив пиво, приударил донышком по темной от времени столешнице.

– А мы с тобой – в Берлине!

Полюбовавшись эффектом, закурил, завив дым колечком.

– Марту помнишь? Марту Ранш из соседнего класса? Которую все наши парни того… на танцы приглашали. Она из дому сбежала – как раз вчера, перед нашим приездом. У нее в Берлине какой-то ухажер, то ли пожарный, то ли танцор из оперетты, то ли оба сразу. Смекаешь, к чему это я?

Уловив недоуменный взгляд, пояснил снисходительно:

– Мы же на свадьбу приехали, не забыл? Значит, Марта – твоя суженая. Ну, влюбился ты, бывает. Свадьбу готовили тихую, только для самых близких. Но вот беда! Сманили невесту, бежала, подлая, считай, из-под венца. Ты – за ней, а я, стало быть, за тобой. И все – в Берлин.

– Кто же такому поверит? – поразился Курц. – Я – и эта… Марта Ранш?!

Хинтерштойсер хмыкнул:

– Все поверят. То есть уже поверили. Зря я, что ли, по Берхтесгадену бегал? Знаешь, как тебе сочувствуют?

Курц отставил кружку в сторону, сжал крепкий кулак.

Разжал.

– Когда я тебя буду убивать, не спрашивай, за что. Договорились?

Дождавшись ответного кивка, полез в карман брюк, достал два измятых почтовых конверта.

– С утра таскаю. Кто-то, кажется, обещал в кузнице помочь?

Хинтерштойсер отложил в сторону густо исписанную страницу, взялся за следующую.

– Сам сочинил? – осведомился Курц, не отрываясь от второго письма. Первое, уже им прочитанное, изучал Андреас.

– А ты думал! Сам, конечно! – приосанился Хинтерштойсер. – Правда, в школе мне сказали, что и у Шиллера что-то подобное было. «Дождь и гром. В глазах черно…» Хоть назад возвращайся!

Письмо прислал доктор Отто Ган, их спутник по недавней поездке в Италию. Послание было коротким и не слишком веселым. Доктор сообщал, что его долгожданная командировка в Монсегюр откладывается на неопределенный срок «сами догадайтесь почему». И к подножию Эйгера, дабы поболеть за штурмовую команду, он едва ли поспеет. Потому как «собрали – и отпускать не хотят».

– Это он про СС, – без особой нужды пояснил Андреас. – Угораздило…

Язык прикусил. В родном городе ни он, ни Тони солдатские выражения себе не позволяли. Зарок!

– …В-вступить, теперь век ботинки не отмоет. Значит, «черных» тоже мобилизуют.

Курц только кивнул – увлекся чтением. Хинтерштойсер взялся за письмо, подумал, положил на стол.

– Во всех прогнозах – одно и то же. На Эйгере – бури, дожди и сильный ветер. «К черту! Выгляни в окно! Холод сводит скулы. Месяц спрятался, темно. И фонарь задуло». Худшая погода за последние полвека, как на заказ! «Сколько я истратил сил, холод, голод, дождь сносил…» Везучие мы с тобой!

Добросовестный доктор не поленился съездить на столичную метеостанцию и лично переписать прогноз. Еще два, столь же дождливые, с ветром и бурей, ему прислали из Берна и Мюнхена.

Отто Ган и не пытался отговаривать приятелей. Но что он думал, легко читалось между строк.

– Изучил? – осведомился Курц, кладя второе письмо рядом с первым. – А теперь скажи мне, Андреас, ты когда-нибудь забывал веревку, если шел на скалы?

– Ч-чего?

– Давай еще раз, Тони. Что-то у меня соображалка заклинила. Кто сказал? Когда сказал? Кому сказал? Может, эта тетка – сумасшедшая?