Ну и так далее, тому подобное. ГЭС-шмес, химия большая и малая! Залили бесстрашные покорители природы сибирские земли гнилой водой, отравили Россию ядами, атомом, но урок впрок не пошел, нейдет и никогда не пойдет. Плюс Афганистан, Чечня…

Когда ж все-таки высветится обещанное всеми последовательно сменяющими друг друга начальниками страны это самое небо в алмазах?

И ты куда же это, сука, в космос лезешь, когда у половины граждан твоей страны до сих пор нет теплых сортиров и народ от Москвы до самых до окраин большей своей частию сидит орлом на морозе?

И неужели действительно нельзя ничего сделать, чтобы люди хоть чуть-чуть зажили по-человечески? Мы что, действительно хуже всех, как утверждают русофобы? Не верю.

Или мир на самом деле катится в тартарары, а Россия, как всегда, впереди прогресса?

Гдов подошел к окну, за которым соседка Удодова прогуливала своего дорогущего бультерьера. Без намордника. Гдов прислонился пылающим лбом к холодному оконному стеклу. И так разволновался, что день в этот уже не мог больше работать и.

1. И все-таки когда было бы удобнее всего родиться в России?

2. Откуда эти цитаты: «музыка революции», «через четыре года здесь будет город-сад», «здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок!..», «сороковые – роковые», «вставай, страна огромная», «едем мы, друзья, в дальние края»? Есть ли у этих строчек авторы?

3. Есть ли предел долготерпению русского народа? Как понять словосочетание «ГЭС-шмес»? Создаст ли Гдов когда-либо свое «широкое полотно»?

4. Имеет ли смысл освоение космоса, в то время как у большей половины «дорогих россиян» до сих пор нет теплых сортиров?

5. Зажили ль в нынешние времена люди хоть чуть-чуть по-человечески? Если нет, то что действительно нужно сделать для того, чтобы люди хоть чуть-чуть зажили по-человечески? Мы что, действительно хуже всех, как утверждают русофобы?

Писатель Гдов сидел за письменным столом и пытался работать. Он хотел создать широкое полотно из жизни какого-нибудь креативного сукина сына, осыпанного премиями и наградами, как дезертир вшами. Как тот был комсомольцем, коммунистом, кагэбэшником, а стал тем, кем он стал.

Гдов вспомнил, как году эдак примерно в 1977-м служил за ничтожную зарплату в Художественном фонде РСФСР, чтобы не записали в тунеядцы. И вместе с коллегой Романом Владиславовичем Горичем, неофитом православия, пассивным ненавистником советского государственного и общественного строя, оказался поздним вечером в городе Рязани, где друзья, с большим трудом устроившись в гостиницу, пошли в ресторан, чтобы чего-нибудь перекусить.

Ресторан был практически пуст, если не считать присутствия за угловым столиком молодого человека их тогдашних лет. Этот столик имел кабацкие черты недавнего скромного одинокого пиршества: недопитые бутылки, хрящи, рыбьи кости в пепельнице, окурки в объедках селедочки и остатках салата. А молодой человек в лаковых полуботинках и хорошем черном костюме с галстуком дремал, уткнувшись лбом в крепко сжатые кулаки, покоившиеся на некогда белой скатерти.

Гдов и Горич немного посидели, но к ним никто из обслуживающего персонала не подошел, и они тогда сами направились на кухню.

На кухне ссорились две рязанские тетки в белых халатах.

– Ресторан закрыт, – успела сказать вошедшим одна из них.

– Ах ты, лягушка! – обозвала ее другая тетка, очевидно, продолжая прежнюю тему ссоры.

Тетки сцепились, визжа и царапясь, отчего Горич и Гдов сделали правильный вывод, что ужина им сегодня не видать.