Мальчик свесился с плотины, сорвал камышинку потоньше и проткнул в боках почти готовой свистульки восемь дырочек – по четыре с каждой стороны. Осталось только высушить и обжечь в печи. Ах да, самое главное забыл! Острой щепкой Мазайка нарисовал на брюшке сойки спираль вихря.

– Прими дар, Варма, батюшка-ветер!

Камыши шевельнулись и ответили шелестом. В зарослях неподалеку возмущенно закрякала утка, с шумом вылетела из зарослей и опустилась на воду шагах в десяти. Мазайка положил глиняный блин рядом с собой и внимательно поглядел в ту сторону. Не песок ли там скрипнул? Метелки камышей мерно покачивались над водой. Мальчик принюхался, ухмыльнулся и негромко свистнул. В ответ ему донесся резкий звук травянички.

Мазайка взял двумя руками раскрашенную синим сойку с раскинутыми крыльями, висевшую на ремешке у него на шее, поднес к губам. Сойка запела, подхватив простенький напев. Не пронзительно, как травяничка, а переливчато.

Из камышей поднялась рыжая голова.

– Как она так поет? Научи меня!

– Привет тебе, Кирья!

– И тебе привет, Мазайка! Шла к реке, глядь, а ты тут сидишь. Много ль рыбы наловил?

– Я не рыбу ловлю, а готовлю дар Господину Ветру, – ответил мальчик, поглядывая на подругу с любопытством.

Кирья легко взобралась на городню и уселась рядом, болтая ногами, обутыми в кожаные поршни. За спиной у нее висел плетеный короб. В руках Кирья держала свистульку из свернутого листа, которую тут же и выбросила. Ни удочки, ни остроги у нее Мазайка тоже не приметил.

– Далеко ли собралась в такую рань? – не выдержал он.

Девочка не сразу ответила, поглядела на приятеля и вздохнула. Мазайка выглядел как истинный ингри – белобрысый, скуластый, с узкими льдистыми глазами. Имя его и означало «красавчик». Кирья же была совсем другой. Маленькая и худая, глаза темные и сумрачные, глубоко посаженные, а волосы, напротив, кудлатые, вихрастые и рыжие, что у летней лисицы. Видать, боги ее такой неказистой создали, чтобы людям было над кем посмеяться!

Кирья помрачнела, вспомнив о своих обидах.

– Мне нынче не спалось, – заговорила она. – Как рассвело, так я и ушла на реку. Не хочу домой возвращаться.

– Что опять стряслось? – со вздохом спросил Мазайка.

Кирья нахмурилась еще сильнее, сжала тонкие губы.

– Братец Учай сказал давеча, что я никудышная. Тебя, говорит, никто и замуж не возьмет, – глядя на бегущую внизу воду, сказала она. – Я ему нечаянно горячей похлебкой на колени плеснула. А он обозлился и говорит – ну что ты за девка такая! Ты, говорит, и на человека-то не похожа. Диво лесное! Ничего, говорит, в тебе доброго нет, ни вида, ни нрава…

– Кто бы говорил! – фыркнул Мазай. – Он сам-то больше похож на хорька. А уж про нрав и вовсе промолчу…

Кирья фыркнула – в самом деле ее брат походил на хорька и ликом, и повадками.

– А старшак, Урхо, не вступился?

– Вступился, – еще мрачнее сказала Кирья. – Ничего, говорит, не возьмут, так невелика беда – будешь с нами вековать. Хоть ты и лесное диво, а мы тебя и такой любим.

– Ну молодец. Утешил! Но он не со зла.

– Да я знаю, что Урхо не со зла. А прочие?

– Что прочие?

– Думаешь, только Учайка такой злоязыкий? Я тебе просто не рассказываю. Девочки дразнят меня, – Кирья вздохнула, – то лисицей, то белкой зовут… Вот возьму да и уйду из дому!

– Куда? – недоверчиво спросил Мазайка.

– Да хоть в Ивовую кереметь! Попрошусь к добродеям в ученицы, вдруг возьмут?

Ее друг молча покачал головой.

– С чего ты решила, что в керемети легче будет? Знаешь, что про тамошние обряды рассказывают? Как начнут тебя добродеи в омут макать, покуда своими глазами всех водяников не увидишь…