Он опять закурил, говорить далее как будто бы не желал. Да и что ему было открывать нам душу?
– У меня есть приятель, – не выдержал я, – известный врач, желудок, печень, гепатит – как раз его дело.
Михаил Никифорович промолчал.
– А ведь она себя объявила берегиней, – опять сказал я. – Что же она-то смотрела?
И снова Михаил Никифорович промолчал.
Последние слова я произнес скорее для самого себя. Теперь подумал: ведь и дядя Валя в апреле испытывал болезненное состояние. Но тогда и сама Любовь Николаевна хандрила и теряла способности. Почему нынче она допустила гепатит у главного пайщика?
– Мне стекла в автобусе вставили сами, которые выбивали, – сказал дядя Валя.
– Но ведь выбивали, – сказал Каштанов. – И за дело.
– За дело, – согласился дядя Валя. – И вставили. А тебе Нагиму обратно на лошади не привезли.
– Нагима супы готовить не умела, – вздохнул Каштанов.
– Сам бы и варил. Брал бы концентраты…
– Я и варил, – опять вздохнул Каштанов.
– Моя-то дура, – сказал дядя Валя, – тоже плохо варила супы, а вот ушла к таксисту, и без нее тошно…
– Зато какие рекорды вы ставили на своем автобусе в прошлом месяце? – усмехнулся Каштанов.
– Ладно, хватит! – сердито произнес дядя Валя. – И с автобусом хватит… И от донорства откажусь завтра же…
– Я свой пай продам Шубникову, – сказал Каштанов. – А документ заверю у нотариуса…
– Не выйдет! – взволновался дядя Валя. – С дезертирами знаешь как!.. Шубникова развращать! И не выход это. Ее надо душить, коли нет бутылки, куда ее можно было бы засунуть. Михаил Никифорович молчит, а бутылку разбил он!
– Пускай она его сначала вылечит, – сказал я. – Или просто отменит болезнь… Кстати, дядя Валя, ведь вы же собирались лечить людей и животных, ставить диагнозы, что же вы-то прохлопали гепатит у Михаила Никифоровича?
– Она меня в такой оборот взяла, – махнул рукой дядя Валя, – что я сам стану скоро инвалидом… Единственно, что она мне… это… восстановила…
– Что это?
– Ну… это… – замялся дядя Валя. – Теперь как у допризывника…
– Что же вы ее душить собрались? – спросил Каштанов.
– А зачем мне теперь-то как у допризывника? Баба моя все равно с таксистом. На нее у Любови Николаевны, видно, нет силы.
– Но если вы Любовь Николаевну придушите, вы и всяких надежд лишитесь.
Дядя Валя задумался.
– Все равно, – сказал он, отпив пива, – дело тут решенное.
– А вы интересовались, – спросил я, – мнением на этот счет Михаила Никифоровича?
– Михаил Никифорович и будет душить, – сказал дядя Валя.
– Может, сменим тему? – строго сказал Михаил Никифорович. – Может, просто постоим, а от нее наконец отдохнем?
Час стояли, наверное, мы еще в «Крестах». Рассуждали о футболе, сравнивали Блохина и Шенгелию. Сошлись на том, что Шенгелию через два сезона забудут. Потом отправились по домам в Останкино. Ждали трамвай, и тут дядя Валя не выдержал и проворчал в сердцах, что хоть бы автомат на Королева надо эту Любовь Николаевну заставить открыть, доколе ж она будет издеваться над народом!
16
Утром слабости и недомогания Любови Николаевны, видимо, прошли. Опять я почувствовал себя человеком, бросившим курить.
А накануне я клял себя. И ругал Любовь Николаевну. Стало быть, 2 мая Любовь Николаевна вынула из нас души и заглянула в них. Мы тогда призадумались, замолчали после воспоминаний Михаила Никифоровича, размягчились, мечтали или даже грезили о чем-то, а она наши души держала на ладонях. Я в те минуты испытывал некое просветление. Думал: вот он наконец я истинный, каким я себя хотел видеть. И еще я думал о том, что мне как будто бы нечего в себе стыдиться, не от чего в себе отчаиваться, что я все сделаю, что мне предназначено, или уже делаю это…