– Ах вот как! Вам мало моей спины в рубцах? Так смотрите же! Смотрите, что люди короля сделали с той, которую считали любовницей его величества!

Она принялась яростно рвать шнуровку корсажа, распуская его, и потянула за рукав сорочки, обнажив плечо.

– Смотрите, – повторила она. – Они заклеймили меня цветком лилии!

Рескатор поднялся и подошел к ней. Он осмотрел след от раскаленного железа со вниманием ученого, изучающего редкий экспонат. Ничто не отражало тех чувств, которые вызвало у него это признание.

– И правда! – сказал он наконец. – А гугеноты знают, что среди них находится особа, заслуживающая виселицы?

Анжелика уже сожалела о своем необдуманном поступке. Палец Рескатора словно бы невзначай ласково гладил маленький загрубевший шрам, и это прикосновение привело ее в дрожь. Ей хотелось снова натянуть на себя корсаж. Рескатор привлек ее к себе, положил свою твердую крепкую ладонь ей на запястье:

– Они знают об этом?

– Один из них знает.

– Так во Французском королевстве клеймят проституток и каторжников…

Она могла бы добавить, что так же клеймят женщин-протестанток и ее приняли за одну из них. Но ее охватила паника. Та самая паника, которую она уже не раз переживала, которая парализовывала ее в руках мужчины, когда тот пытался внушить ей, что желает ее.

– О, что за важность! – сказала она, вырываясь. – Думайте обо мне все, что вам угодно, но только оставьте меня в покое.

Рескатор с силой, совсем как в тот первый вечер, прижимал ее к себе, и она не могла ни поднять голову к жесткой маске, которая маячила над нею, ни оттолкнуть ее. Его рука была крепче, чем железный ошейник.

Другую руку он поднес к шее Анжелики, и его пальцы осторожно скользнули к груди, которую прикрывала только полурасстегнутая сорочка.

– Вы надежно прячете свои сокровища, – пробормотал он.

Уже давно ни один мужчина не позволял себе по отношению к ней такой дерзости. Она напряглась под уверенной рукой.

Рескатор был настойчив: он знал свою власть.

Анжелика не могла шелохнуться, она с трудом дышала. С ней происходило что-то странное. Ее бросило в жар, ей показалось, что сейчас она умрет.

Однако чувство самосохранения оказалось сильнее. Она с трудом проговорила:

– Оставьте меня! Отпустите!

Его лицо под маской сморщилось, словно от боли.

– Я внушаю вам такой ужас? – спросил он.

Он уже не удерживал ее больше.

Она отодвинулась к переборке, и ей пришлось опереться на нее.

Он изучающе смотрел на Анжелику, и она поняла, что ее реакция озадачила его.

Она совсем потеряла чувство меры, а это было так несвойственно ей.

«Ты никогда больше не будешь настоящей женщиной», – твердил ей какой-то внутренний голос, наполняя ее горечью. Потом она постаралась взять себя в руки: «В объятиях этого пирата?.. О нет, никогда! Он достаточно засвидетельствовал мне свое презрение. Кнут и пряник – вот, по-видимому, с помощью чего он добивался успеха у восточных женщин. Но со мною так не получится. Если я попаду в его сети, он превратит меня в несчастнейшее создание, порочное создание… А я и без него уже достаточно настрадалась из-за своих ошибок».

Но странно, в глубине души она чувствовала разочарование. «Иногда мне кажется, что он единственный, кто мог бы…»

Что с ней? Приятное беспокойство под вкрадчивыми пальцами – она снова познала это – вновь пробудило ее чувства, породило искушение уйти от одиночества? С ним она не знала бы страха, она уверена в этом, однако в ее глазах застыл ужас, и он, должно быть, читает его в них. Но он не знает, что не он тому причиной.

И сейчас еще она не осмеливалась смотреть на него.