Анжелика слушала графа затаив дыхание; она жадно ловила каждое его слово, и к ней возвращалась жизнь. Подле него она трепетала, как птенец в руках птицелова, пользующегося своей властью, чтобы чарами или любовью удержать при себе вырывающееся изо всех сил хрупкое создание. Нет, ей не хотелось вырваться. Его глухой ласковый голос, горящий взор, само его присутствие стоили того, чтобы пожертвовать всеми свободами. Что такое одинокий полет в опасном и пустом мироздании по сравнению с пылкой уверенностью, что рядом с ним она обрела свою тихую гавань. Она это всегда чувствовала, оставалось лишь осознать. И его похожий на исповедь монолог, плод проницательных и искренних размышлений, на который он наконец решился, доказывал, как он ее любит, насколько властно она царит в его сердце. Он никогда не прекращал думать об Анжелике, силился понять ее, чтобы вновь, и уже навсегда, обрести ее.

– Ваша сумасбродная независимость причиняла мне массу страданий, потому что, никогда не зная, что вам взбредет в голову, я постоянно опасался опять потерять вас. К тому же она представлялась мне признаком того, что вы принадлежите только самой себе. Опыт подсказывал мне: не так легко излечиться от глубоких ран, наподобие тех, что получили вы вдали от меня; я должен запастись терпением. Однако тягостные опасения не покидали меня… они выплеснулись наружу, когда… Анжелика, любовь моя, скажите, почему вы уехали тогда из Хоуснока в английскую деревню, не поставив меня в известность?

– Но ведь это было ваше распоряжение!

Он нахмурился:

– Как это?

Анжелика провела ладонью по лбу:

– Точно уже не помню, как было дело, но уверена, что именно по вашему распоряжению отправилась в путь, чтобы доставить Роз-Анн к ее бабушке и дедушке. Я даже была весьма раздосадована, что совершаю это путешествие не в вашем обществе.

Жоффрей задумался. Она увидела, как он сжал кулаки и пробормотал сквозь зубы:

– Выходит, и это тоже подстроили они.

– Что вы хотите сказать?..

– Ничего… То есть нет… я начинаю кое-что понимать. Нынче утром, сказав: «Наши недруги хотят разлучить нас. Неужели мы позволим им нас одолеть?», вы открыли мне глаза. Ваша новая прозорливость необычайно притягательна для меня. Я восхищен тем, как умело, со свойственной вам одной изобретательностью, вы приходите мне на помощь в преодолении козней врагов и обрушивающихся на нас трудностей, – вспомним хотя бы кусочек сахара, которым вы угостили канадского мальчика перед Катарунком, что спасло нас от бойни. А ваш дар предвидения… Мне пришлось по душе это новое ощущение: бок о бок со мной женщина, целиком разделяющая мою жизнь. И вдруг ваше отсутствие, ваше исчезновение, подозрение в неверности!.. Как можно было это вынести! Я бы скорей выбрал эшафот! Возлюбленная моя, простите мне охватившую меня ярость.

Однако вообразите, душа моя, в какую пучину страсти низвергла меня любовь к вам, что я утратил чувство справедливости, которое стараюсь сохранять в своих многотрудных делах. Из-за вас я впал в гнев, несправедливость по отношению к вам же, единственная моя любовь, жена моя… Мне хотелось чем-то задеть вас, заставить страдать… Разумеется, непросто постичь истину, с которой прежде не так-то легко согласился бы граф де Пейрак: горечь любви. Однако власть ваших чар заставила меня поверить в нее. Смотрите сами: то, чего не пробудила во мне прежняя Анжелика – сколь бы прелестной и неосознанно обольстительной она ни была, – удалось воскресить к жизни женщине, встреченной мною в Ла-Рошели. Женщине, пришедшей ко мне, чтобы просить помощи находящимся в опасности. Почти незнакомой Анжелике, с ее новой душой, жизненным опытом, ее контрастами – всей той смесью нежности и жестокости, от чего невозможно защититься.