– Но, месье, – с внезапным жаром запротестовал Сент-Экзюпери. – Больше всего на свете я хочу летать… Все, что я хочу делать, – это летать!

«И, – как позже описывал Массими эту сцену в «Vent Debout», – он вложил столько чувства в эту мольбу, что я был тронут. Он не мог догадаться, какое доставил мне удовольствие, – мне, которого так часто одолевали пресыщенные авиаторы, желающие перейти на «теплое местечко».

– Когда вы хотите поехать в Тулузу? – спросил его Массими.

– Сегодня вечером, если можно, – последовал немедленный ответ.

– Я запрошу месье Дора, нашего оперативного директора, – сказал Массими. – Вам следует обратиться к нему.

Правда, Антуану не удалось уехать тем вечером, и они договорились, что вызов из Тулузы пошлют в Агей, чтобы Сент-Экзюпери мог остановиться повидать свою сестру Габриэллу по пути на юг.

Последние часы в Париже он потратил на освобождение небольшого гостиничного номера от принадлежавших ему вещей. Книги, упакованные в дорожные сундуки, отвезли на хранение в подвал в квартале Малакуа, вместе с удивительной коллекцией всякой всячины (гравюры, машинки для обрезания сигарет), с которой в последний момент Антуан просто не сумел расстаться. Он попрощался с друзьями – Анри Сегонем, уезжавшим в Фонтенбло, с Рене де Соссин, отправлявшейся на концерт, с другим приятелем, собиравшимся сходить в кино. Они оставались, а он уезжал…

Из окон гостиной видно было, как лучи солнца исчезают за тополями, растущими вдоль причала, и высокими дымоходами Лувра. Внизу спешили или просто прогуливались прохожие, не подозревавшие о его существовании. Это напомнило ему железнодорожную станцию – всюду обмен тайнами, сказанными шепотом, к которым он никогда не будет допущен. Вон та женщина, проходящая мимо (он проследил за ней взглядом), еще десять шагов – и она исчезнет из виду. Из поля зрения и из его времени. Еще вчера они были живым потоком, и он чувствовал себя зажатым в этом потоке посреди их слез и их смеха, но теперь, когда он пристально глядел вниз, они, казалось, скользили мимо, подобно процессии призраков. Существа из мира, которому он больше не принадлежал. Он сел в одно из кресел кузины Ивонны, внезапно почувствовав себя неуклюжим и неловким в этом плаще и шляпе. Неуклюжим и одиноким. Телефон молчал, и ему самому некому было позвонить. Один за другим освобождались концы, связывающие его корабль с Парижем, и через мгновение он отправится в самостоятельное плавание. Что принесет ему новая жизнь, он не знал, но она начиналась.

Прикрытое с флангов могучими платанами и деревянными телеграфными столбами железнодорожной ветки Тулуза – Нарбон, неухоженное, поросшее дикими сорняками летное поле Монтодран простиралось к западу от южных предместий города, в широкой долине, изрезанной Южным каналом. Слева подъездная ветка вела к группе железобетонных зданий, где делали железнодорожные вагоны, а в годы Первой мировой войны и бипланы «сальмсон», производство которых обеспечило начало благосостояния Пьера Латекоэра. За три года до приезда Сент-Экзюпери кузнечное и вагоностроительное производство было распродано, и началось формирование авиалинии, но оставшиеся цеха и конторы, рассеянные среди дюжины частных домов, сараев и переоборудованных конюшен, все еще придавали учреждению странный грубовато-неотесанный вид. Ушли в небытие, уступив место рядам бетонных ангаров с огромными раздвигающимися дверями, старые бессоно-тенты, под холщовыми крышами которых разворачивали крылья нашедшие там приют первые самолеты Латекоэра. Ряды бензиновых бочек, которые когда-то, словно маркеры, размечали край поля, сменил топливный насос, соединенный с резервуаром, глубоко закопанным в землю. Вместо грязной тропы, по которой раньше ветераны с трудом пробирались к своим «мельницам», теперь перед каждым ангаром залили бетонные площадки, на которые «ветряные мельницы» легко выкатывались, стоило просто поднять им хвост и подтолкнуть. Исчез также старый контейнер из-под «бреге» (используемый для упаковки демонтированного фюзеляжа и крыльев), где первые таможенники располагались биваком, как цыгане во временном трейлере, установленном на кирпичах, оборудованном печью и дрожащей трубой для полуденной стряпни, демонтированный в пользу базы, где к залу для пассажиров сейчас примыкал другой, предназначенный для пилотов. И только грязное поле, с редко торчащими пучками травы, почти не изменилось, оставаясь таким же пыльным, когда стояла жаркая сухая погода, и превращаясь в болото, стоило пойти дождю. Да, неизменными казались поле и главные конторы, расположенные в сельском доме, украшенном двойной витой лестницей и церемонно именуемом «шато». Все это упрямо отказывалось меняться, отдавая должное настойчивости, создавшей компанию «Латекоэр», у которой за спиной – семь лет работы, старейшую из постоянно действующих авиалиний в мире!