Теперь эта красивая двадцатисемилетняя жена вглядывалась в недвижное лицо мужа, которого болезнь иссушила, изгрызла, съела изнутри. Его любимый раб Адмет сидел возле кровати, держа исхудавшую руку Марцелла, но, когда вошла Октавия, Адмет быстро поднялся и уступил ей место.

– Как он? – прошептала она.

– Спит после макового сиропа, domina. К несчастью, это единственное средство унять боль, которая туманит рассудок.

– Я знаю, – сказала Октавия, усаживаясь. – Поешь и поспи. Твоя смена может наступить быстрее, чем ты думаешь. Если бы он разрешил кому-нибудь еще дежурить возле него! Но он не хочет.

– Если бы я умирал так медленно и мучительно, domina, я бы желал, открывая глаза, видеть лицо, которое хочу.

– Точно так, Адмет. А теперь, пожалуйста, иди. Поешь и поспи. Он сказал мне, что освобождает тебя в своем завещании. Ты будешь Гаем Клавдием Адметом, но я надеюсь, ты останешься со мной.

От волнения молодой грек ничего не смог сказать, только поцеловал руку Октавии.

Проходили часы, молчание нарушилось, лишь когда няня принесла Целлину для кормления. К счастью, она была спокойным ребенком, не плакала громко, даже если была голодна. Марцелл продолжал пребывать в забытьи.

Вдруг он пошевелился, открыл мутные глаза, прояснившиеся, когда он увидел жену.

– Октавия, любовь моя! – прохрипел он.

– Марцелл, любимый, – радостно улыбаясь, сказала она и поднялась, чтобы взять кубок со сладким вином, разбавленным водой.

Он чуть отпил его через соломинку. Затем она принесла таз с водой и полотенце. Сняла простыню с его тела, от которого остались только кожа да кости, убрала грязную пеленку и стала мыть его легкими движениями, тихо разговаривая с мужем. Где бы она ни находилась в комнате, его глаза, полные любви, следовали за ней.

– Старики не должны жениться на молодых девушках, – прошептал он.

– Я не согласна. Если молоденькие девушки выходят замуж за молодых людей, они никогда не взрослеют и ничему не учатся, кроме банальных вещей, потому что оба они зеленые. – Она убрала таз. – Вот! Теперь хорошо?

– Да, – соврал он, потом вдруг тело его забилось в конвульсиях, зубы сжались. – О Юпитер, Юпитер! Какая боль! Мой сироп, где мой сироп?

Она дала ему маковый сироп и снова села, глядя, как он засыпает, до тех пор пока не пришел Адмет сменить ее.

Меценату легко было выполнить поручение Октавиана, потому что Секст Помпей обиделся на Марка Антония. «Пират», ну и ну! Не против ненадежного тайного сговора, чтобы подразнить Октавиана, но не желает публично объявить об их союзе! Секст Помпей не считал себя пиратом, ни в коем случае! Однажды осознав, что любит море и хочет командовать тремя-четырьмя сотнями военных кораблей, он видел себя Цезарем водной стихии, не проигрывающим сражений. Да, непобедимый на море и грозный претендент на титул Первого человека в Риме. Но Антоний и Октавиан были еще более грозными соперниками. Он хотел заключить союз с одним из них против другого, чтобы уменьшить число соперников с трех до двух. В действительности он ни разу не видел Антония, Секста даже не было в толпе у дверей сената, когда Антоний громил в своей речи республиканцев, действуя в интересах Цезаря, как плебейский трибун. У шестнадцатилетнего юноши были занятия поинтереснее, а политикой Секст не увлекался ни тогда, ни сейчас. Но вот с Октавианом он однажды встречался в небольшом порту на «подъеме» италийского «сапога» и разглядел опасного противника под маской симпатичного юноши двадцати лет против его двадцати пяти. Первое, что поразило его в Октавиане, – он увидел человека, рожденного идти против правил, который тем не менее никогда не поставит себя в такое положение, чтобы его могли объявить вне закона. Они обсудили кое-какие вопросы, затем Октавиан возобновил свой поход в Брундизий, а Секст уплыл. С тех пор расстановка сил изменилась. Брут и Кассий были разбиты и мертвы, мир принадлежал триумвирам.