Тяжкие жизни пути изменяя в своих превращениях:

Ярость эфира в пучину морскую его увлекает,

Море на землю извергнуть стремится, земля же в сиянии

Яркого солнца, а солнце в эфирные вихри бросает.

Все принимают его, но гнушаются грешником страшным.

Ныне и сам я таков: изгнанник богов и скиталец,

Внявший Раздору безумному.


117.

Был уже некогда отроком я, был и девой когда-то,

Был и кустом, был и птицей, и рыбой морской бессловесной.


119.

Горе мне, чести какой и какого лишившись блаженства,

Свергнутый ныне на землю, средь смертных людей обращаюсь!


124.

Горе, о горе тебе, злополучный и жалкий род смертных:

Распрей и тяжких стенаний исполнен твой век с колыбели!


125.

Стала живых в мертвецов обращать, изменяя их образ…


126.

Чуждой одеждою плоти их дух облачая, природа…


127.

В диких зверей воплощаясь, львов населяющих горы

Образ приемлют и лавров – среди лепокудрых деревьев…


128.

Вовсе не знали они ни Войны, ни Смятения битвы,

Зевса не знали царя, Посидона не знали, ни Крона,

Но лишь Киприду царицу…

Милость ее обрели смиренных даров приношеньем,

Дивных картин живописных, священных елеем душистых,

Жертвами чистого мира и ладана благоуханьем,

Бурого меда на землю из сотов струи проливая.

Но обагрять алтари непорочною кровью животных,

Душу из них исторгать, пожирать благородные члены, —

Все это гнусным грехом почиталось у них справедливо.


130.

Кроткими были все твари и к людям легко приручались

Звери и птицы; повсюду любовь процветала и дружба.


132.

Счастлив, кто мыслей божественных ценным владеет богатством

Жалок, кто о богах лишь понятием смутным доволен.


133.

Нет, божество недоступно ни зрению нашего ока,

Ни осязанию рук, а ведь в них пролегает главнейший

Путь для внедрения веры в сердца недоверчивых смертных.


134.

Нет у него головы человекообразной, что члены

Смертных венчает, ни рук, что, как ветви, из плеч вырастают,

Нет ни быстрых колен, ни ступней, ни частей волосатых:

Дух лишь один существует святой, несказанный, от века

Мыслями быстрыми вкруг обегающий все мирозданье.


135.

Этот всеобщий закон простирается без перерыва,

Весь обнимая эфир и безмерного света сиянье.


136.

Где же убийствам ужасным предел? Неужели беспечный

Ум ваш не видит того, друг другу вы служите пищей!?


137.

Милого сына схватив, изменившего образ, родитель

С жаркой молитвой ножом поражает, великий безумец!

Жертва с мольбою к стопам припадает, палач же, не внемля,

Пиршество гнусное в доме из чада родного готовит.

Так же бывает, что сын из родителя или же дети,

Душу исторгнув из матери, плоть пожирает родную.


144.

…Не вкушать от порока…


145.

Ибо доколе средь тяжких пороков мятетесь безумно,

Душу от скорбей жестоких никак облегчить вы не в силах.

Анаксагор

Последователь Анаксимена, уроженец ионийского города Клазомен Анаксагор (ок. 500–428 до н. э.) был первым известным афинским философом. Он был близок к вождю афинской рабовладельческой демократии Периклу, которого в древности даже считали его учеником (как и известного автора трагедий Еврипида). Накануне Пелопоннеской войны Анаксагору грозило судебное преследование по обвинению в богохульстве, чреватое самыми тяжелыми последствиями, и только заступничество Перикла спасло его от печальной участи. Однако философ должен был оставить Афины и бежать в Лампсак (Малая Азия), где он создал свою философскую школу.

В своих натурфилософских воззрениях Анаксагор продолжал линию ионийских философов, но вместе с тем воспринял некоторые идеи, сформулированные философами элейской школы. В центре его внимания – вопрос о превращении одних вещей в качественно иные вещи. Согласно Анаксагору, вся природа – это бесконечное множество вечных, мельчайших, недоступных чувствам разнокачественных частиц, которые он сам называл семенами вещей и которые позже были названы гомеомериями. Они движутся и упорядочиваются неким космическим умом (нус), существующим независимо от материальных частиц (семян).