Сестра поспешила прервать его, предложив подать какие-то остатки от обеда. Олдбок заговорил было о другой бутылке вина, но потом стал расхваливать свой бренди, который действительно оказался великолепным. Но так как никакие настояния не могли побудить Ловела надеть бархатный ночной колпак и расшитый цветами халат хозяина, Олдбок, претендовавший на кое-какие познания в медицине, стал требовать, чтобы гость как можно скорее лег в постель, и предложил рано утром отправить в Фейрпорт посланца (все того же неутомимого Кексона), чтобы добыть гостю смену одежды.

Таким образом мисс Олдбок впервые узнала, что молодой приезжий будет на ночь их гостем. И ее изумление по поводу столь необычайного события было так велико, что, если бы не изрядный вес ее головного убора, уже нами описанного, седые локоны мисс Олдбок стали бы торчком и сдвинули его с места.

– Господи нас помилуй! – воскликнула пораженная дева.

– Что еще, Гризл?

– Мне нужно поговорить с тобой, Монкбарнс!

– Поговорить? О чем же это? Я хочу лечь, и для бедного молодого человека тоже пусть немедленно приготовят постель.

– Постель? Помилуй нас боже! – снова воскликнула Гризл.

– Ну, в чем опять дело? Разве в доме мало постелей и комнат? Разве в старину здесь не был hospitium, где, я ручаюсь, еженощно стлали постели для двух десятков странников?

– Ах, боже мой, Монкбарнс! Кто знает, что делали в старину! Но в наше время… постели… Конечно, у нас найдутся постели и комнаты тоже. Но ты же сам знаешь, что в этих постелях давным-давно никто не спал и эти комнаты никогда не проветривались. Если б я знала, мы с Марией могли бы уйти в пасторский дом – мисс Бекки всегда нам рада (и сам пастор, братец, тоже). А теперь… боже ты мой!

– А разве Зеленая комната не годится, Гризл?

– Зеленая? Да, конечно, Зеленая более или менее в порядке, но только в ней никто не спал после доктора Хевистерна, а он…

– Ну что?

– Ну что! Ты же отлично знаешь, какую он провел там ночь! Неужели ты хочешь, чтобы молодой человек испытал то же самое?

Услышав эти пререкания, Ловел вмешался и заявил, что лучше пойдет домой, чем причинит здесь малейшее неудобство, что прогулка будет ему только полезна, что дорогу в Фейрпорт он узнает днем и ночью, что буря уже стихает, и тому подобное. Он говорил все, что подсказывала ему вежливость, лишь бы ускользнуть от гостеприимства, которое оказалось для хозяина более затруднительным, чем можно было предвидеть. Однако ветер продолжал завывать, а дождь – барабанить по стеклам, и Олдбок, знавший, как утомителен был этот вечер для Ловела, к которому он питал искреннее уважение, не мог позволить ему уйти. Кроме того, была задета его честь, ибо гость мог подумать, что им верховодят женщины.

– Садитесь, садитесь! Садитесь, друг! – возразил он. – Если вы уйдете, я больше никогда не вытащу пробки из бутылки! А вот как раз нам открывают бутылку великолепного крепкого эля. Он сварен anno Domini…[63] Это вам не какой-нибудь отвар кассии! Мой эль сварен из монкбарнсского ячменя – сам Джон Гернел не ставил на стол лучшего пива, чтобы угостить странствующего менестреля или паломника со свежими новостями из Палестины. А для того чтобы у вас пропало всякое желание уйти, знайте, что, если вы это сделаете, ваша репутация славного рыцаря погибнет навек! Да, молодой друг, поспать в Зеленой комнате Монкбарнса – это приключение!.. Сестра, распорядись, чтобы ее приготовили… И хотя храбрый искатель приключений Хевистерн пережил в этой заколдованной комнате томительные часы, это еще не причина, почему бы такому доблестному рыцарю, как вы, который ростом вдвое больше, а весом вдвое меньше, не испытать свои силы и не развеять чары.