Покорившись обстоятельствам с таким истинно христианским смирением, наши путешественники сошли у дверей гостиницы Хоуз.

Сэр, что за нравы на дороге этой!

Мне что ни день дают бараний бок,

Засушенный настолько, что лишь терка

Его берет! И запивать извольте

Ужасной смесью сыворотки с пивом!

Претит мне это. Лишь в вине веселье.

Мой дом не остается без вина,

И мой девиз: «Я верю только в херес!»

Бен Джонсон{24}. «Новая гостиница»

Когда старший путешественник, тучный, страдающий от подагры и одышки, спустился по шатким ступенькам дилижанса, хозяин гостиницы приветствовал его с той смесью фамильярности и почтительности, какой шотландские трактирщики старой школы придерживаются с особенно уважаемыми постояльцами.

– Господи боже, неужто это вы, Монкбарнс? (Он называл гостя по имени его поместья, что всегда ласкает слух шотландского землевладельца). Не думал я увидеть вашу милость ранее конца летней сессии!

– Скажет тоже, толстый старый черт! – ответил гость, чей шотландский акцент усиливался в минуты гнева, а в остальное время был малозаметен. – Старый скрюченный болван! Ну какое мне дело до сессии и до глупых гусей, которые туда слетаются, или до ястребов, которые им там выщипывают перья?

– И то правда! – согласился хозяин; он, собственно, говорил так только потому, что лишь смутно помнил об образованности гостя, но тем не менее был бы очень огорчен, если бы подумали, что он в точности не осведомлен об общественном положении и роде занятий того или иного, хотя бы и редкого, посетителя. – Совершенная правда! Только мне пришло в голову, что вам, может быть, надо было приглядеть за каким-либо собственным делом в суде. У меня у самого есть такое дело, и уж больно затянулась эта тяжба; ее оставил мне отец, а ему еще раньше – его отец. Это спор насчет нашего заднего двора – может, вы слыхали об этом в парламенте: Хатчинсон против Мак-Китчинсона. Известное дело, слушалось четыре раза еще до пятнадцатого года{25}. В нем сам черт ногу сломит. Судьи так запутались, что только одно и знают – пересылать это дело из одного присутствия в другое. Любо смотреть, как бережно блюдут справедливость в нашей стране!

– Попридержи язык, болван, – остановил его путешественник, впрочем весьма добродушно, – и скажи, что ты можешь предложить этому молодому человеку и мне на обед.

– Прежде всего, конечно, рыбу: лососину и свежую треску, – сказал Мак-Китчинсон, вертя салфеткой. – И вы не откажетесь от бараньих котлеток; а еще есть пирожки с клюквенным вареньем – их совсем недавно пекли! И… и вообще все, что прикажете.

– Другими словами, больше ничего нет? Что ж, рыба, рыба, и котлеты, и пирожки – все это подойдет. Но только не подражай той мудрой медлительности, за которую ты так хвалишь суд. Чтобы мне не было никаких передач дела из одного присутствия в другое, слышишь?

– Нет, нет, – заверил его Мак-Китчинсон, который, внимательно читая отчеты о судебных заседаниях, нахватался кое-каких юридических фраз. – Обед будет подан quamprimum[8] и притом peremptorie[9].

И он со свойственной трактирщикам льстивой и обнадеживающей улыбкой оставил их в гостиной, где пол был посыпан песком, а стены увешаны олеографиями, изображавшими четыре времени года.