Я так много думала и одновременно старалась не думать о нем, что для меня он перестал быть из плоти и крови, превратившись во что-то настолько личное и неотделимое, что я забываю, что он не элемент в моем организме, а, сука, человек со своей семьей и прекрасной жизнью, человек, который ходит и дышит. Хотя, судя по глазам его матушки, в последнем есть повод сомневаться.

– Помню. – Я опустила глаза, а Новак, напротив, смотрела не отрываясь.

– Дело в том, что Аксель уже долгое время страдает от депрессии.

Я не сдержала саркастичного смешка, с удовольствием подмечая, что Вселенная – жестокая, но справедливая тварина. Если раньше я злилась на нее за свои провалы, то теперь в полной мере ей благодарна. А тем более благодарна, что эта информация до меня все-таки дошла. Я ведь приложила все усилия, чтобы наши пути с Акселем Новаком не пересекались: уехала в Москву, которую он ненавидел, избегала любых связей с бывшими одноклассниками, даже уговорила маму переехать в Пушкин, дабы мне лишний раз не перемещаться по Санкт-Петербургу. Хотя, я знала, Аксель сейчас точно не в России. Но занести на родину его могло в любой момент.

– Мы перевезли его в Данию, в Колдинг, там он живет последние несколько месяцев. – Она замолкла. – Если это можно назвать жизнью.

На телефоне выскочило уведомление: выложить чек-лист.

– Подождите секунду. – Как же вовремя меня застали мои немногочисленные дела. Я зашла в «Инстаграм» продуктивной счастливой мамаши, которой делала посты последний месяц, и шустро выложила нужное.

– Да, конечно.

Мне по-прежнему хотелось встать и уйти, но, с другой стороны, тянуло узнать все подробности его «клинической депрессии» и несчастной судьбинушки.

Что такое Колдинг, я не знала. Все, что я знала о Дании, – это «Лего». Я даже не понимала, где географически находится эта страна. Зато помнила, что существует фармацевтическая компания «Новакс», владельцем которой был отец Акселя. Ее штаб был где-то в Финляндии или Швеции, в общем, на севере, и занималась она поставкой скандинавских лекарств в Россию.

И знала я это потому, что так было написано на моей упаковке «Новакса». Мама как-то сплетничала о том, что у Новаков огромный бизнес и прочее, и как же удивительно, что они учатся в нашем лицее.

А лицей был о-го-го какой. И вряд ли бы там училась я, если бы мама не преподавала английский в младших классах.

– Он не встает с постели, не покидает комнату, не разговаривает, почти не ест. – Она сжала кулаки. – Однажды он улыбнулся. Вышел на кухню за стаканом воды, мы тогда смотрели телевизор. Он остановился и улыбнулся.

Вот только Аксель не улыбается. Аксель усмехается. Подло и гадко. Когда кому-то больно или плохо, когда кому-то невыносимо.

– Тогда мы смотрели твое выступление.

А. Ну все сходится. Потрясающе.

– Тамара, – как же я ненавидела, когда меня называли полным именем, – ты такая молодец. – Она протянула ко мне руки в неосознанном жесте. Искренности в ее словах не было ни на йоту. – Проделала такой путь.

Мне очень хотелось, чтобы она остановила поток этой вымученной, жалостливой лести. Но у всей их породы маленький запас терпения на хорошие слова.

– Мы больше не можем жить в Дании из-за работы. Муж уже давно уехал, а я стараюсь остаться с Акселем, ведь кто знает, – только не разрыдайся, – что он может с собой сделать.

Она и правда была близка к слезам, но в этот момент нам как раз подали чай. Она быстро промокнула глаза салфеткой, будто боясь, что слезы испачкают лицо.

Будильник на двенадцать. Черт, забыла про чек-лист. Надо выставить эту лабуду, иначе меня уволят, а еще хуже – я подведу Иву.