Отец всегда говорил, что эта Мадонна с божественным младенцем, прижатым ею к груди, напоминает ему ту девушку, на которой он когда-то женился, и мать всегда принимала комплимент с благодарностью, ибо отрицать сходство было невозможно.

Когда Теодора подросла, мать ей сказала:

– Дорогая моя девочка, ты так похожа на меня! Эту картину можно считать и твоим портретом!

Теодору охватила такая волна нежности к матери, что она кинулась в ее раскрытые объятья и долго не хотела разжимать свои руки, пока мать гладила ее по голове. После смерти матери этот драгоценный момент согревал ее душу, а картина заняла особое место в ее сердце. Если сходство раньше было не так заметно, то теперь лицо Мадонны постепенно и непостижимо запечатлелось в чертах ее собственного: те же мягкие черные волосы, изящный лоб, аккуратное заостренное личико, прямой нос и невообразимо большие глаза. Взгляд чист и невинен. Порой, засмотревшись на собственное отражение в зеркале, она видела не только себя, но и лицо Святой Девы. Как можно расстаться с ней?

Мысль о разлуке с чем-то особенно дорогим ранила Теодору. Ее воспитывали в духе идей Песталоцци[10] с его наиглавнейшей мыслью о нравственном воспитании всех людей. И воспитание это должно происходить «в жилой комнате». Главный нравственный ориентир – мать, ее любовь, ее наставления, ее пример. Мать связует в единое целое Бога, ребенка и окружающий мир. В человеке дремлют естественные силы, заложенные в нем по законам природы. Воспитание должно развить эти силы в трех основных измерениях – голова, тело, сердце. Гармоническое развитие умственного начала, физического и душевного обеспечит развитие нравственности – и вся воспитательная сила при этом идет от матери. Именно так и было в ее семье. Мама очень много значила для Теодоры. Влияние на нее отца и влияние мамы было разным, но это были два взаимодополняющих один другой потока света и знаний.

Теодора подошла к окну – получить хоть какой-нибудь знак, что она все делает правильно, пытаясь найти выход из положения. Что же она увидела? Ее взгляду предстали неухоженные, с перепутанными ветвями, кусты – держать садовника им было немыслимо, и кусты постепенно превратились в джунгли: прекрасные, дикие, первозданные… Сад хирел, и это обстоятельство отзывалось в душе Теодоры болью и чувством вины перед ни в чем не повинными растениями. А ведь есть народы, которые им поклоняются. Вот хоть тополь… Индейцы в древности одну его тень считали священной! И в наказание заживо сдирали кожу с того, кто обдерет кору с тополя. А «мировое древо» – дуб? По поверьям кельтов, он скрепляет небо, землю и мир подземный… Ни одного обряда без дубовых листьев друиды – кельтские жрецы – не совершали.

– Ничего вы там не высмотрите, мисс Теодора, как ни смотрите, – мягко проговорил Джим у нее за спиной, как бестелесный незримый ангел, проследовавший с нею сюда без единого звука. – Однако нужно что-то делать, и как можно скорее!

– Да, Джим, я знаю. – Теодора порывисто обернулась к нему. – И мне стыдно, что и ты должен страдать вместе с нами! Но только вот я не представляю себе, как бы мы без тебя обходились.

Джиму они не платили, по меньшей мере, уже год, и если она сейчас голодна, то и он, без сомнения, тоже. Преданные слуга и дочь съедали какие-то крохи, чтобы побольше доставалось их господину и отцу, чтобы тот не потерял последнюю, почти неуловимую связь с жизнью.

– Сегодня вечером, Джим. Я постараюсь принять решение сегодня же вечером, – гордо подняв голову, заверила Теодора, – и когда папа уснет, мы упакуем картину, которую я… выберу, и отвезем ее мистеру Левенштайну в Лондон. Я знаю, он назовет нам справедливую цену.