– Что с вами произошло? – спрашивал интерн-травматолог, осматривая исполинскую гематому на левом бедре Василия.
– Хотел броситься под поезд! – отвечал Печко. – Но буфером тепловоза меня отшвырнуло в канаву… Вот бок и отбил!
– А это у вас откуда? – удивленный интерн обнаружил на шее пострадавшего свежую странгуляционную борозду.
– Перед тем как броситься под поезд, я пробовал повеситься! – смущенно отвечал Василий. – Закрепил веревку на крюке для люстры… Когда повесился, крюк вырвало, я упал, ну я и пошел бросаться под поезд…
Озадаченный интерн продолжал осмотр невезучего самоубийцы. Когда Василий снял майку, медики ужаснулись! Весь живот Василия Печко зиял неглубокими колотыми ранами, как будто кто-то решил сделать дуршлаг из брюшной полости!
– А это еще что такое?!
– Перед тем как повеситься, я задумал себя заколоть! – смущенно признался Печко. – Взял кухонный нож… Колол, колол, духа не хватило, вот и решил повеситься!
Из травматологии Василия перевели в третье отделение психиатрической больницы. Больного часто демонстрировали студентам как пример настойчивого, но неудачливого самоубийцы.
Когда все улеглось, Кущь предположил, что неожиданная агрессия Олега, обычно спокойного пациента, связана с переводом его на другой препарат – так сказать, «побочный эффект». После происшествия заведующий пригласил меня в кабинет и зачем-то продемонстрировал свою энтомологическую коллекцию. Я старательно имитировал заинтересованность засушенными бабочками.
– Впредь не лови ворон, Кричевский… хрю! Наши пациенты – это тебе не буги-вуги распевать… хрю!
Кто бы сомневался… хрю!
Общеизвестен факт активного использования в Советском Союзе психиатрии для усмирения инакомыслия. Диссидентов часто «закрывали» в психбольницах на принудительное лечение.
Казалось, в третьем отделении такой категории пациентов не было…
Но весной 1981 года в отделение поступил мужчина средних лет вполне здорового вида. Пивной живот пациента явно диссонировал с довольно развитой мускулатурой рук и крепкими, как у легкоатлета, ногами. Дополняло образ мужественное лицо с пижонскими старомодными усами а-ля Пуаро. Поверх полосатых пижамных брюк пациент носил бордовую вельветовую рубаху, на ногах у Пуаро красовались паркетные лаковые туфли. Даже для психиатрической больницы это выглядело явным перебором!
Лицо «оригинала» мне показалось до боли знакомым…
– Привет, Гарри! Ты меня не узнал? – Пуаро улыбнулся, блеснув ярким золотом коронки.
Я был в некотором замешательстве.
Не дождавшись ответа, пациент продолжил:
– Я отец Вани Мухина… Иван Мухин-старший!
Ну, конечно же! Как я сразу не узнал?!
Я был уверен, что Иван Мухин-старший отбывает очередной срок, но, как оказалось, он находился на лечении в третьем отделении Львовской областной психиатрической больницы!
Ваня Мухин-младший пришел к нам в девятом классе: крупный, чернявый пацан, слишком сутулый для «плохиша», новенький непредсказуемо оказался круглым двоечником! Что еще хуже – двоечником с хорошим поведением, то есть скучным двоечником! Ваня не хулиганил, не прогуливал, но учился отвратительно! Ваня не то чтобы не хотел нормально учиться – он попросту не мог! Науки Ване не давались! Даже на уроках физкультуры и труда довольно крепкий Ваня умудрялся получать низкие оценки…
Обычно Мухин-младший сидел на задней парте, постоянно рисуя волка из «Ну, погоди!». Одноклассники Ваню игнорировали, как, собственно, и преподаватели…
В конце четверти Ванины двойки исправляли на тройки, чтобы со временем он мог получить хоть какой-то аттестат.