Было очень тихо. Катя посмотрела на меня, и мы вместе посмотрели на Дамира.

В это время я услышал, как новенькая Женя Восьмерчук очень тихо сказала куда-то себе в воротник рубашки:

– Сто двадцать процентов.

– Корочкин, – сказала Лидия Евгеньевна, – если мать не в состоянии сдать эти несчастные деньги, пусть приходит и сама моет полы. Понял, Корочкин? Что молчишь? Я кому говорю-то?

Стало еще тише. Мы переглядывались и не могли договориться взглядами, кому начинать заступаться за Митьку.

И тут я увидел, что Женя Восьмерчук опять нажала на железную кнопку своей джинсовой рубашки и чуть слышно сказала себе в воротник:

– Есть!

Потом она встала и сказала тихо, но четко:

– Лидия Евгеньевна, вам придется принести свои извинения ученику за систематически проявляемую в его адрес бестактность.

Все посмотрели на Женю.

Началась такая тишина, про которую мой дедушка говорит: слышно, как борода растет.

– Что? Что? – Лидия Евгеньевна поморщилась и огляделась, словно не могла понять, откуда звук.

– Извинитесь перед Корочкиным и в дальнейшем никогда не относитесь к ученикам по признакам их материальной обеспеченности, – негромким, каким-то бледно-железным голосом повторила Женя. – Такое поведение недостойно российского учителя, особенно учителя словесности.

У всех просто глаза разбежались, никто не знал, на кого смотреть – на Женю или на Лидию Евгеньевну.

А Женя прямо стояла за своей партой, маленькая, стриженая, похожая на мальчишку.

– Восьмерчук? Женя? – Лидия Евгеньевна поглядела на нее, как будто Женя была говорящим насекомым. – Да ты что? Это что такое?

– Я не Женя Восьмерчук, я последняя разработка нашей военной промышленности, экспериментальный экземпляр. Скоро нас будет много, в каждом классе мы будем следить за поведением учителей. Ведь учитель в школе – это первый представитель государства, с которым встречается молодой гражданин нашей страны, и от поведения учителя, от его моральных качеств зависит очень многое в дальнейших отношениях молодого гражданина и государства, – очень четко и даже как-то занудно сказала Женя своим бледно-железным голосом.

– Так… Начитались, – усмехнулась Лидия Евгеньевна. – Насмотрелись, наслушались… Я сейчас же звоню твоим родителям…

– Научно-производственное объединение «Буран» мои родители, конструкторское бюро номер восемь, – поправила Женя. – А ваша вредность и опасность для детей составила уже сто двадцать процентов. Извинитесь перед Корочкиным, и тогда, может быть, вам удастся остаться работать в школе уборщицей.

– Так, рот закрыла! – гаркнула Лидия Евгеньевна. – И к директору!

Женя Восьмерчук нажала на железную кнопку на рубашке и опять сказала туда тихо:

– Есть!

Потом она моргнула левым глазом и выпустила из него луч. Луч уперся в розовую и толстую Лидию Евгеньевну, и Лидия Евгеньевна стала плоская, как диск, и прозрачная. Женя моргнула правым глазом, и плоская Лидия Евгеньевна стала сжиматься и испаряться, пока от нее не осталось одно маленькое серое облачко.

Женя села на свое место, как будто очень устала.

От облачка остались какие-то горелые лепестки вроде пепла.

Те, кто успел достать мобики, чтобы фоткать, разочарованно вздохнули, так быстро все случилось.

В класс вошли двое военных и дядька в белом халате.

Дядька собрал лепестки в пластиковую коробочку, а военные взяли Женю за руки.

– Живите дружно, ребята, – сказала Женя нам на прощание. – Помогайте друг другу.

А сфоткаться вместе с Женей нам не разрешили, ведь она – военная тайна.

На следующий день нам прислали Никиту Егоровича по русскому. Он придумал, что вместо денег на уборщиц надо просто разбиться на несколько бригад и дежурить по очереди, самим убирать кабинет и мыть пол. Мы рассказали ему про фонд взаимопомощи, и он устроил целое родительское собрание про это. Теперь все в нашем классе выполняют разные поручения, а деньги собирают на карточку, чтобы было, если надо кого-то выручить.