бьётся над ними – в слезах, безутешна —

София, не в силах помочь дочерям

/уже слишком поздно!/…

И вместе с малышками этими

ангел на небе рыдает:

до сердца, войной оглушённого,

не достучаться если —

уже никогда не пройти

чрез ворота небесного Рая,

и не получить больше шанс

человеком хоть раз воскреснуть…

Я не та уже, я не та,

что могла вознести до Рая —

в сердце вечная мерзлота,

и душа не поёт – немая!

Мне сегодня не нужен Рай —

не открылись бы двери Ада:

я и так уже через край

нахлебалась беды… Не надо

мне каких-то надежд пустых —

я уже ни во что не верю:

слишком много сегодня их

за закрытой осталось дверью.

Ничего уже /верь – не верь!/

я не жду, и без сожалений

я сегодня закрыла дверь

в мир предательства и сомнений.

До чего довела любовь?

до стихов, и ни метром дальше…

Я её испытаю вновь,

когда смою налёт той фальши,

что звучала в словах его,

в каждой позе, и в жесте каждом…

Не хочу пока – ничего,

но счастливой проснусь однажды,

когда /как прошлогодний снег/

все растают воспоминанья,

и другой, дорогой навек

человек разожжёт желанье

снова – жить, снова быть собой,

в небо взмыть белокрылой птицей…

До чего довела любовь?

До желанья опять влюбиться…

Если б на грешной Земле вдруг закончились все слова

людям пришлось бы немедленно стать телепатами,

не допусти того, Боже, пока я ещё жива:

знать только правду – не знаю я,

сил всем нам хватит ли…

Приговорит к скорой смерти больного усталый врач,

зная, как мало живут с этим страшным диагнозом,

врач без надежды на выздоровление – лишь палач

/Не за грехи покарает,

а лишь за анализы/…

Страшную новость узнает беременная жена —

что на то время, пока она носит ребёнка,

мужу она стала вдруг не желанна и не нужна:

не на работе он —

в баре с красоткой-девчонкой…

Многие дети счастливыми выросли б разве, да,

зная, что живы сейчас вопреки всем стараниям

юных и мамы, и папы – избавиться от плода?

Правда такая бы их

обрекла на страдания…

***

Ну а пока есть слова, верим в лучшее, и – ЖИВЁМ:

верим в любимых, в чудесное выздоровление,

в то, что для нас наш домашний очаг никогда – жильём

просто – не станет…

Бывает и ложь – во спасение…

Ты ещё в мою жизнь не вошёл

ароматом сирени пьянящим,

хоть танцует на бубнах апрель —

снег лежит в уголочках души.

Он растает позднее /поверь!/

чуть попозже под солнцем палящим,

ну а ты – заходи, раз пришёл,

и, прошу, уходить не спеши…

Подожди – я оттаю ещё,

разорву туго спутанный кокон,

это сделать непросто, ведь в нём

приготовилась я умирать…

Для того и подарены мне

были крылья всевидящим Богом,

чтоб уставшая ползать душа,

наконец, научилась летать.

Падаю, падаю наземь травинкой-былинкой скошенной —

только что вроде цвела, лепестками-тычинками-пестиком

к солнцу тянулась, от жизни ждала только лишь хорошего —

в мокрую землю уткнулась лицом /только я? с кем-то вместе ли?/ …

Кесарю – кесарево, говорят, ну а Богу – богово,

рвётся душа из погибшего тела и в небо стремится,

раньше беспечной была и от жизни хотела многого,

ну а сегодня в виски лишь желание выжить стучится…

Вот и лежу, в ещё мокрую землю вжимаясь листьями —

вдруг да смогу, вдруг успею пустить в неё свежие корни,

втайне надеясь, что весь этот ужас лишь только снится мне,

и не богам, а земле "Помоги мне!" шепчу невольно…

Вдруг да поможет, спасёт, заберёт эту боль заступница,

вдруг да подарит ещё один шанс, одну жизнь, одно лето мне…

Злая старуха с косой передумает вдруг, отступится —

переболею и вновь оживу – поднимусь, зацвету к весне…

***

Падаю, падаю наземь травинкой-былинкой скошенной,

в мокрую землю уткнулась лицом, и надеюсь на чудо,