Липотина в городе прозвали Господин Ничего; раньше он был придворным антикваром российского императора и по сей день сохранил весьма представительную внешность, несмотря на то что злоключений выпало на его долю немало. В прошлом миллионер, большой знаток восточного искусства, эксперт, мировая величина, а ныне старый, безнадежно сломленный и тихо доживающий свой век мелкий лавочник, торгующий подобранными там и сям китайскими вещицами. Однако Липотин остался живым воплощением царской России. Благодаря его безошибочно верным отзывам я приобрел несколько замечательных раритетов. И вот что странно: если мне безумно хотелось приобрести какую-то редкостную антикварную вещь, но она, как назло, не продавалась, не было случая, чтобы Липотин вскоре не принес такую же или на нее похожую.

Сегодня, поскольку ничего иного, заслуживающего внимания, не нашлось, я показал старику, что мне прислали из Лондона. Липотин с похвалой отозвался о некоторых старинных гравюрах, назвав их rarissima[10], заинтересовался также медальонами эпохи Возрождения: отменная немецкая работа, сказал он, тонкие вещи, не какие-то ремесленные поделки. Наконец он заметил герб Роджеров и вдруг замолчал, уставившись на него в глубокой задумчивости, словно опешив. Я спросил, что его так удивило. Липотин пожал плечами, закурил и ни гугу.

Потом мы немного поболтали о том о сем. Уже собравшись уходить, Липотин как бы невзначай обронил:

– Знаете, наш славный Михаил Архангелович Строганов, видимо, не протянет долго, вряд ли докурит начатую пачку папирос. Оно и к лучшему. У него уже ничего не осталось, ни на продажу, ни для ломбарда. Что ж… Такой конец всех нас ждет. У нас, русских, как у солнышка, на востоке восход, на западе – закат. Ну, будьте здоровы!

Он ушел, а я задумался. Значит, старик Строганов, русский барон, с которым я был едва знаком – иногда встречал его в кафе, – собрался в путь и скоро переселится в зеленое царство мертвых, в зеленые угодья Персефоны…[11] Насколько мне известно, жил он впроголодь, пил пустой чай и без конца курил. Когда он бежал из России, спасаясь от большевиков, вывез лишь то, что смог спрятать под одеждой. В том числе пяток перстней с бриллиантами и полдюжины массивных золотых часов – успел рассовать по карманам. На это и жил, пока было что продать, щеголял привычками богатого барина. Курил самые дорогие сигареты, их доставляли некие тайные посредники из восточных стран. У Строганова было любимое присловье: «Земные блага надо обращать в дым, такая и только такая жертва угодна Господу». Но на самом деле старик голодал, и если не сидел в антикварной лавке Липотина, то жестоко мерз в чердачной каморке, снятой где-то в предместье.

Итак, барон Строганов, в прошлом императорский посланник в Тегеране, уходит в мир иной. Что ж… Оно и к лучшему – как сказал Липотин. Я вздохнул, чувствуя странную душевную пустоту, и решил заняться бумагами Джона Роджера.

Взял наугад один листок, потом другой, стал читать…

Вот так я провел целый день, перебирая архив умершего кузена, и в итоге пришел к выводу, что совершенно невозможно привести в порядок эту груду бумаг – тут и обрывки каких-то исторических изысканий, и старинные рукописи: из этих обломков не возвести здание. «Прочти и сожги, – нашептывал мне внутренний голос. – Тлен отдай тлену!»

Вот, например, история известного Джона Ди[12], баронета Глэдхиллского, с какой стати мне интересоваться им? Лишь потому, что этот господин, страдавший, должно быть, пресловутым английским сплином, – один из предков моей матери?