Начало января 1932 года

День на разговоре с Людой не закончился. Сначала вернулись родители с работы. Мама только оформляла свой уход, в техникум ее возьмут с начала нового учебного года. То есть ей еще полгода надо на кухне завода отпахать. Ну а у отца в этом плане ничего пока не поменялось. Кроме одного – новости по партийной и идеологической линии он теперь узнавал одним из первых. Он же и позвал меня на серьезный разговор, стоило ему войти в квартиру.

– Читал сегодня газеты? – мрачно спросил он.

– Никогда не читайте перед обедом советских газет, – тут же вспомнил я одну фразу, что иногда любил вставить мой дед из прошлой жизни как раз в подобных случаях – стоило кому-то поверить в очередную чушь какого-нибудь писаки.

– Ты не ерничай, – цыкнул зубом батя. – Значит, читал. И что скажешь?

– Что кто-то серьезно ответит за клевету на меня.

– Думаешь, в такой газете могли соврать? Мне-то хоть правду скажи.

– А правда состоит в том, что самые близкие мне люди почему-то больше доверяют разным «журналистам», чем родному сыну и мужу, – пришла моя очередь мрачно сверлить взглядом отца.

– Прости, Сергуня, – тут же поник батя. – Просто… Ай! – с досадой махнул он рукой. – Всю плешь мне сегодня в конце дня выели с этим пасквилем. Я уж действительно под конец стал верить, что там правда написана.

– Частично правда, а частично так извратили факты, что без знания, как все было, не подкопаешься.

– И как было?

Ну я и рассказал. После этого мы пошли на кухню. Время позднее, а мы еще не ужинали.

Единственная, кто мне ни слова не сказал – мама. И не потому что обиделась или не хотела разговаривать с сыном, поступившим таким образом. Она просто не поверила статье. А стоило бате вспомнить про этот «пасквиль» тут же рассерженной кошкой расфыркалась на всю журналистскую братию.

Когда уже почти поели, раздался звонок телефона. Это оказался Кондрашев.

– Надо поговорить, – голос его был напряжен.

– Надо, – согласился я. – Если тебе есть что мне сказать.

– Так и знал, что ты так подумаешь, – раздался его раздраженный и какой-то обреченный голос. – Я к статье не имею никакого отношения. Вообще. Если ты мне хоть немного еще веришь, давай встретимся. Завтра в университете.

– Хорошо.

– Тогда возле деканата в десять, – назвал дату и время Андрей и положил трубку.

Уж не знаю, что он мне там хочет сказать, но послушать его будет как минимум интересно. А самое любопытное – он мне позвонил лишь после моей встречи со Сталиным. Наверное, Иосиф Виссарионович прижал его и тот пытается выкрутиться? Не знаю, вот и послушаем.

***

Была уже середина ночи, когда на доклад к Сталину пришел Берия. Для генерального секретаря задерживаться на столь долгий срок в Кремле не было чем-то удивительным. Поневоле и все иные члены партии и работники Кремля подстраивались под график Сталина. И идущий по коридорам заместитель наркома ОГПУ не стал для кого-то чем-то удивительным.

– Товарищ Сталин, – заглянул в кабинет Агапенко, – товарищ Берия прибыл.

– Пусть войдет, – тут же махнул рукой Иосиф Виссарионович.

Ему не терпелось узнать, кто такой наглый и достаточно смелый, чтобы совершить подобную информационную атаку. Пусть подобных слов Сталин не применял, да и если и мог их услышать, то только от Огнева, но сам смысл для него был вполне понятен.

Лаврентий Павлович зашел в кабинет и сразу передал папку, которую держал в руках, Сталину.

– Здесь основные материалы по статье на Огнева, – сказал он.

– Своими словами, Лаврентий, что можешь сказать?

– Пока точно не ясно, кто именно стоит за статьей, – вздохнул Берия. Генсек сверкнул глазами и нахмурился, но ничего не сказал, ожидая более развернутого ответа. – Журналист, написавший статью, пропал. Сдал материал сегодня утром, после чего сказал, что у него срочная встреча с его контактом. Дальше его след теряется. Ни дома, ни у друзей его нет. Никто не знает, где он.