– За каждым разорением и впрямь следовали реформы, ведь так? – выпалил я.

– Давай пройдёмся по твоей фразе граблями и скажем, что каждое разорение вело к переменам в матиках, наблюдаемым по сей день.

То, что Ороло заговорил в такой манере, подтверждало: мы с ним в диалоге. Другие фраа бросили чистить картошку или резать зелень и собрались вокруг смотреть, как меня площат.

– Хорошо, называй как хочешь, – сказал я и тут же засопел, понимая, что подставляюсь. Как будто фраа Лио меня ткнул, а я с размаху плюхнулся на пятую точку. Не надо было мне вспоминать Кефедокла.

Я невольно покосился на окно. Кухня смотрела на юг, на грядки с зеленью, тянувшиеся до ближайших клустов (их обрабатывали самые старые фраа и сууры, которым трудно далеко ходить). Чтобы солнце не грело стену и в кухне не получалась совсем уж духовка, кровля с этой стороны здания сильно выдавалась вперёд, образуя навес. В его тени, сразу под окном, суура Тулия и суура Ала резали мобные покрышки на сандалии. Я не хотел, чтобы Тулия слышала, как меня площат, потому что она мне нравилась, и не хотел, чтобы слышала Ала, потому что ей бы это доставило слишком много удовольствия. На счастье, они, как всегда, что-то друг дружке втолковывали и не обращали на нас внимания.

– Называй как хочешь? Странные вещи ты говоришь, фраа Эразмас, – сказал Ороло. – А могу ли я назвать их морковками или плитками?

Смешки порскнули разом, как воробьи со звонницы.

– Нет, па Ороло, неправильно говорить, что за каждым разорением следовала морковка.

– Почему, фид Эразмас?

– Потому что слово «морковка» не означает «реформы» или «перемены в матиках».

– То есть из-за того, что слова обладают занятным свойством нести конкретный смысл, мы должны употреблять их по делу? Это верное изложение того, что ты сказал, или я ошибаюсь?

– Верное, па Ороло.

– Может быть, другие, столькому научившиеся у Нового круга и реформированных старофаанитов, приметили ошибку и хотели бы нас поправить? – Фраа Ороло обвёл слушателей безмятежным взглядом гадюки, пробующей языком воздух.

Никто не шелохнулся.

– Никто не хочет поддержать оригинальные гипотезы светителя Проца. Прекрасно. Мы можем продолжать, исходя из допущения, что слова что-то означают. В чём разница между высказываниями: «разорения привели к реформам» и «разорения привели к переменам в матиках»?

– Полагаю, это связано с коннотациями слова «реформа». – Я уже сдался и хотел, чтобы меня уплощили. Не потому, что мне это нравилось, просто уж очень редко фраа Ороло излагал свои взгляды на что-нибудь, кроме звёзд и планет.

– Может быть, ты объяснишь подробнее? Я не так чуток к словам, как ты, фраа Эразмас, и будет жаль, если я неверно пойму твой довод.

– Хорошо. Сказать «перемены» – значит выразиться более диаксиански – выгрести граблями всё субъективно-оценочное. Говоря «реформы», мы создаём впечатление, будто в прежнем устройстве матиков что-то было не так и…

– …мы заслуживали разорения? Бонзы должны были прийти и нас выправить?

– Когда ты так говоришь, па Ороло, таким тоном, ты как будто намекаешь, что перемены были не нужны… что мирская власть их нам навязала. – Я запинался от волнения, потому что увидел, как загнать Ороло в угол. Эти реформы (или перемены) были также фундаментальны для устройства матиков, как ежедневный провенер. Против них Ороло возразить не мог.

Однако он только грустно покачал головой, словно дивясь, что нас в калькориях пичкают такой ерундой.

– Тебе надо перечитать «Секулюм» светительницы Картазии.

У инаков, подолгу смотрящих в телескоп, иногда развиваются очень странные взгляды на историю, поэтому я не хмыкнул. Кое-кто весело переглянулся.