Резанов стукнул кулаком по колену. Раньше надо было думать! Теперь-то всё равно – скоро в плавание… Отчего не снимал он Кирьяново хотя бы на лето и не жил в каменном доме на морском берегу? Ведь княгиня сдавала усадьбу внаём! Всем хорошо: Резанов поселился бы в местах, о которых мечтал; Нарышкин имел бы в соседях доброго приятеля вместо сварливой Дашковой, а старая интриганка получила бы деньги и присмотр за подарком Екатерины…

Воспоминания о сластолюбивой императрице Николай Петрович прогнал – не было в них приятности. А вот усадьбу её подруги и особенно дикий английский сад вспомнил с удовольствием. Говорили, Дашкова принимала тут самого Казанову. А чем Резанов хуже блудливого венецианца?

И Разумовский, ещё один из множества любовников Екатерины, здесь бывал. Не тот le comte Léon, что в прошлом году на Москве проиграл свою жену в карты, но всё одно родственник. Предок этих Разумовских завёл у светской публики моду на бандуристов. За много лет унылые вислоусые украинцы приелись, и в свете появилась новая музыкальная забава – цыгане. Вот и поселил их у себя Нарышкин, первым в Петербурге.

Цыгане встретили Николая Петровича ещё на въезде в усадьбу. Откуда ни возьмись, вдруг появились кудлатые ходулеходцы – кто с гитарой, кто с бубном – и зашагали рядом с каретой, потешно переставляя тонкие длинные ноги-жерди. Один шёл без ходуль, но держал на шлейке неуклюжего толстого медвежонка.

Прямая аллея вела к усадебному дому классической архитектуры – жёлтые стены, белые колонны – с цепью на невысоких столбах вместо ограды.

Уж сколько раз приезжал сюда обер-прокурор, а всё не уставал восхищаться огромным пейзажным садом: другой такой был разве что у императора. Николай Петрович любил прогуливаться берегом пруда с островами, или бродить вдоль извилистых каналов, или покойно листать газеты в одном из уединённых павильонов.

Здесь же, на лужайках сада, разбил цэры – шатры свои – цыганский табор. Это были кэлдэрары – котляры то ли из румынской Валахии, то ли из Молдавии. Волей Нарышкина, пустившего кэлдэраров на свою землю, цыгане развлекали его гостей.

– Игнатов я, положим, видел. А хариты где? – шутливо поинтересовался Резанов, облобызавшись с Нарышкиным. – Зови!

Игнатом кликали чуть не каждого второго цыгана, а хариты… Цыганок не зря называли порой в честь греческих богинь красоты и женской прелести: для развлечения господ отбирали только лучших.

– Будут тебе хариты, будут, – уверил гостя хозяин, и полное лоснящееся лицо его расплылось в улыбке. – Да вот же!

Игнаты на ходулях исчезли; им на смену выпорхнула стайка девушек в ярких цветастых одеждах. Они окружили Николая Петровича. Верно – богини: блестящая харита Аглая, радостная харита Ефросинья, пёстрая харита Талия… У обер-прокурора немного закружилась голова: красавицы мелькали, словно картинки волшебного фонаря; звенели монистами, сияли глазами – и гортанно болтали наперебой.

– Молодой, красивый! Подари копеечку девушке на счастье, – говорила одна.

– Поинтересуйся, не бойся! Давай погадаю, всю правду расскажу, – частила другая.

– Ты на вид весёлый, а в душе недовольный. Эх, красивый! Первую судьбу ты потерял, потому что вам люди помешали, – уже гадала третья, хватая Резанова за руку.

Николай Петрович вздрогнул и отстранился, но за полу сюртука его схватила четвёртая.

– Тоска твоя злее болезни, – бормотала она. – Сам не пьёшь, а как пьяный ходишь. Но будет в твоей жизни перемена хорошая, только и ты похитрее будь…

– Подите прочь! – крикнул Резанов.

– Сам же просил! – Нарышкин расхохотался и взмахом руки прогнал цыганок. – Ладно, как стемнеет – при свечах споют нам. Не пожалеешь! А я поздравить хочу тебя, Николай Петрович.