– Подарите кому-нибудь, Александр Яковлевич, – махнул рукой младший Прогрессор. – Слоновья кость в нашем обществе – вещь ценная и достаточно редкая, ибо на мамонтов и на моржей мы системно не охотимся. После того, как над ними поработает мастер Валера, расчески и прочие дамские штучки из этих бивней получатся просто замечательные. Ну чем не свадебный подарок невесте?

– Хорошо, Сергей, я учту ваш совет, – сказал летчик, забирая бивни. – Был бы подарок, а невеста найдется…

На самом деле все прекрасно знали, кому майор Бояринцев подарит вещи, изготовленные из добытых им бивней, и даже догадывались, когда это произойдет, ибо только слепой мог не заметить его регулярных встреч на шкафуте с будущей медсестрой Лидой Голубкиной. И хоть потенциальная старшая жена майора была еще очень молода (до наступления минимального брачного возраста ей оставался год), все помнили прецеденты Антона-младшего и Виктора де Леграна, вступивших со своими несовершеннолетними женами в предварительный брак. Так что никто не собирался мешать отношениям этих двоих, по крайней мере, до тех пор, пока те ведут себя благопристойно.

Двадцать шестого мая фрегат встал на якоре в виду острова Милос из архипелага Киклады. Двадцать седьмого – остановился в проливе между островами Тинос и Миконос, не обнаружив в этом месте ничего необычного. Двадцать восьмого – остановился у маленького острова Макселл (в историческое время на этом месте располагалась банка (отмель) с таким же названием); двадцать девятого достиг южного побережья полуострова, образованного островами Мудрос, Лемнос и Тенендос, и, огибая его вдоль западного берега, встал на якорь в виду скалистого мыса Фарос. Оттуда до залива Сувла оставался всего один дневной переход.

И вот наступил вечер тридцатого числа. Якорь брошен, паруса спущены. Команда и пассажиры «Медузы» с интересом взирают на конечную цель своего путешествия. Неподалеку от фрегата на якоре стоит подводная лодка типа «Малютка», и легкий северо-западный ветерок треплет на ее флагштоке флаг советского ВМФ. На берегу, в устье небольшой речки, раскинулся армейский полевой лагерь с отдельными элементами стойбища местных жителей. Во всем видна рука крепкого хозяйственника с армейской жилкой (боцман Карелин). Короткой трубой, сложенной из камней, дымит врезанная в пригорок баня-полуземлянка.

Вот откидывается занавесь из плащ-палаток, заменяющая дверь – и из темного чрева вместе с клубами пара вырываются голые мужчины, и тут же начинают плескаться в речке. Вдоль берега ровными рядами (армия тут или что?) стоят обычные для местных шалаши-типи, крытые оленьими шкурами, а чуть выше лагеря пасутся стреноженные кони.

Вскоре после разгрома британской колонии капитан-лейтенант Голованов послал лейб-гусар проехаться по разоренным стойбищам, чтобы похоронить погибших и забрать оттуда все ценное – в основном шкуры и брошенные предметы одежды. Проводниками кавалеристам при этом служили местные мальчики-подростки. И вот что удивительно: Натальи рядом не было, а гусары и местные мальчишки друг друга как-то понимали. Отойдя от ужаса британского плена, юноши из местных снова сделались живыми и любознательными ребятами, к тому же заполучившими в жизни новые идеалы и образцы для подражания. По крайней мере, теперь им уже было известно, насколько иначе выглядит окружающий мир с высоты конского седла и насколько дружелюбным и понимающим созданием оказывается лошадь, если не воспринимать ее исключительно в качестве мяса.

Вон там, между стволами редких деревьев, растянуты шкуры оленей и зубров из последней добычи, а местные женщины занимаются их обработкой. Никто их не заставляет делать эту работу – таково их собственное желание помочь клану чужих, в котором они теперь, собственно, не чужие, а равные среди равных. Вон там варится на кострах еда, а там – вялится на растянутых веревках недавно пойманная рыба. А вот там – стоят в ряд плетеные из лозы полевые сортиры, без которых тоже никак. Население лагеря составляет на глаз более двух сотен человек, и все они каждый день хотят есть, а поев, идут справлять естественные надобности. Без сортиров санитарное состояние лагеря описывалось бы словом «клоака», с ними же все выглядит цивильно и благопристойно.