– Муй бьен, камарадос.

По-испански это приблизительно означало: «Все в порядке, ребята».

– Муй бьен, – согласился с ним насмешливый мужской голос.

По Митьке словно ток прошел. От пяток до затылка. Предчувствуя неприятности, он медленно оглянулся.

И увидел серые брезентовые сапоги. Митька начал поднимать глаза. Над сапогами он увидел синие галифе, затем синюю же гимнастерку под красноармейским ремнем, малиновые петлицы и молодое, симпатичное, но довольно безжалостное лицо милиционера.

– Безобразничаем… – не то спросил, не то просто сказал милиционер.

Митька молчал. Спорить было бесполезно, соглашаться – глупо. Митька встал, машинально отряхнул штаны и с упавшим сердцем стал разглядывать сапоги милиционера.

– Ну, придется прогуляться, – сказал милиционер и почему-то вздохнул. – До отделения.

Ну отчего так получается? Только что было все хорошо, и вдруг – раз! – валится на человека беда!

Митька чувствовал: если зареветь, сказать что-нибудь вроде «Дяденька, больше не буду, простите, я нечаянно», то, наверно, можно еще спастись. Но реветь и унижаться, когда у тебя в руках боевой лук и стрела с алыми перьями на хвосте, было немыслимо. Даже и не получилось бы.

– Идем, – сказал милиционер и подтолкнул Митьку в плечо. – Да не вздумай драпать.

Где уж тут драпать. У Митьки и ноги-то ослабели.

Они пошли по улице Герцена. По той самой, где он, Митька, родился и без особых несчастий прожил почти двенадцать лет. Мимо швейной мастерской, где работала мать Витальки Логинова; мимо забора, где нарисована была мелом старая лошадь, похожая на генерала Франко (Павлик Шагренев рисовал), мимо его, Митькиного, двора с двумя тополями, двухэтажным домом и флигелем.

Хорошо, что хоть знакомые не встретились. Вдали показалась вереница детсадовских малышей. Хоть бы не Лешкина группа! Не хватало еще, чтобы четырехлетний брат Лешка увидел, что случилось с его ненаглядным Митей! Слава богу, не они… Попалась навстречу маленькая девочка с жестяным бидоном – свободная и счастливая. Протарахтел голубой автобус – в нем тоже ехали счастливые и свободные люди. А по тротуару шагал несчастный арестованный Митька.

Потом они зашагали по Садовой. «Во второе отделение ведет», – обреченно подумал Митька. Чуть повернул голову и взглянул на своего конвоира. Молодой совсем, новичок наверно. Обрадовался, что поймал «нарушителя». Жулика или шпиона поймать не может, вот и привязался к Митьке.

Странно даже: такой парень, вроде и не злой с виду, на артиста Алейникова похож, а прицепился, как самая вредная зануда.

– Шагай-шагай, – поторопил милиционер, – не крути головой. – Подумал и добавил: – А еще, наверно, пионер…

– Ну и что… – хмуро сказал Митька.

– Ну и то. Вот узнают в школе, тогда увидишь что.

– Сейчас каникулы. Мы уже все экзамены сдали.

– Ничего, разберемся. Как фамилия?

– Сидоров.

Хоть и растерян был Митька, а сообразил: нет никакого смысла называть свою собственную фамилию.

– Имя?

– Валерий.

– Где живешь?

– На Перекопской. Дом три, – сказал Митька и с грустью вспомнил хорошего человека Валерку Сидорова, который жил раньше на Перекопской, а недавно уехал в Пензу.

– Ладно, шагай, – снова сказал милиционер.

Рядом был дощатый забор стадиона. В Митьке вдруг будто пружина сработала! Секунду назад он и не думал о бегстве, а тут вдруг кинулся к забору, подскочил, подтянулся изо всех сил, закинул ногу на кромку…

Крепкие пальцы ухватили Митьку пониже колена.

– Вы куда, гражданин Сидоров? Нам вроде бы не футбол смотреть.

Митька тяжело прыгнул в траву у тротуара.

– Странно даже, – сказал милиционер. – Шли, разговаривали… И вдруг – бац! Ведь договаривались же: не драпать.