Она оглянулась на Митьку.

– Всегда будем учиться, чтоб бить без промаха.

– »…Без промаха».

– И мстить за всех, кого они убили и замучили, – сказал Цыпин.

– А если они полезут на нас… – вмешался Павлик.

– «А если они…»

Июньские вечера очень светлые. Небо серебристое, и звезды едва проступают на нем. А крыши и заборы – почти черные. И уж совсем черными кажутся на небе листья и ветви тополей.

Громадный сук большого тополя протянулся над серединой двора, как рука великана. Высоко – выше всех проводов и крыш, выше труб кирпичной пекарни, которая стоит позади двора.

С шелестом ушла с земли и вонзилась в сук тяжелая стрела. Утром все увидят ее – высоко над головами. Увидят, что у нее алые перья. Но никто никогда не сможет достать ее. Только ветер.

Потом шквалистые ветры истреплют перья, обломают древко. Но крепкий наконечник навсегда останется в дереве. Наконечник, в который вложена туго свернутая бумажная полоска, где имена стрелков и обещание.

Этот наконечник, сделанный из пустой пули, будет там всегда, пока живет тополь. А такие могучие деревья живут долго. В детстве кажется, что они стоят вечно.

Мысль продырявить баронессу на афише пришла Витальке. Раз уж в городе нет настоящих фашистов, то надо всадить стрелу хотя бы в нарисованного. Пусть все прохожие видят большую стрелу с алыми перьями – символ меткости и беспощадности к врагам.

– А кроме того, – добавил Виталька, – это будет месть Адель Францевне за то, что она плохо отзывалась о Карле Бруннере (вернее, не о Карле, а о том пацане, который играл эту роль, но это ведь все равно).

– И за то, что чуть не оставила тебя на осень, – въедливо заметила Валентина.

– Чушь какая? – обиделся Виталька. – Я могу и не стрелять. У тебя. Голдина, между прочим, не язык, а швабра. Если так, то пусть Митька стреляет в баронессу.

– Конечно. Сам-то промазать боишься, – поддела Валька, которая обиделась за свой язык.

– Если издалека, хоть кто может промахнуться, – спокойно сказал Виталька. Он не хотел ссориться. – Надо ведь шагов с тридцати, не меньше. Верно, Мить?

Читателям, не стрелявшим из лука, наверно, непонятен этот разговор. А дело в том, что афиша висит довольно высоко, и если выпустить стрелу с двух-трех шагов, она воткнется некрасиво – хвост с перьями будет наклонен вниз. Сразу все увидят, что стреляли в упор. Чтобы стрела воткнулась как надо – перьями слегка вверх, она должна описать в воздухе дугу. Значит, пускать ее надо с приличного расстояния.

– С тридцати я не промажу, – сказал Митька. Он и не думал хвастаться, просто был уверен.

– А вдруг? – сказал Виталька и хитровато глянул из-под белого чуба.

Митька пожал плечами:

– Да не промажу я.

– А если?

– Ну спорим?!

Вот так и оказался Митька в тот день у афишной тумбы. Вот так и познакомился с Матвеем Жарниковым, сотрудником второго отделения милиции, неплохим парнем и понимающим человеком.

Конечно, всю историю Митька рассказывать не стал, но кое-что объяснил: что такое «АПС» и зачем нужно было устраивать стрельбу на перекрестке.

Он и Матвей шагали сначала по улице, а потом сели на скамейку в сквере, где случилась беда с Феодосией. Матвей только через два часа должен был идти на пост, а пока гулял. Митьке же вообще некуда было спешить.

Митька потрогал ногу.

– Как ты меня ухватил… Аж пальцы отпечатались. Все еще больно.

– А не надо было прыгать. От меня, брат Митька, не сбежишь.

– Я бы сбежал, да лук зацепился.

– А я бы догнал. Думаешь, я не умею через заборы скакать?

– Матвей… – осторожно сказал Митька и покосился на тугую кобуру. Из-под крышки вызывающе торчал металлический затылок револьверной рукоятки. – Матвей… А если б не догнал? Ты бы стал стрелять?