– Линда медитирует, – осторожно пояснял Жузé.

– Работает над новой ролью? – не до конца понимая ни происходящего, ни значения этого непривычного для него слова, спрашивал Олег.

– Нет, просто размышляет. А если и работает, то не над ролью, а над новой жизнью. Нашей с ней жизнью…

Олег и не пытался хоть как-то умерить свое любопытство, общаясь с этой замечательной парой, учитывая, что он практически ничего не знал о португальском национальном театре. Кроме этого, ему было чрезвычайно приятно разговаривать с коренным лиссабонцем, обращать внимание и запоминать, как он произносит те или иные слова и звуки, отмечать для себя интонации в разговоре этих воспитанных и образованных людей: говорить с носителем языка Олегу, еще недавнему студенту, по-прежнему доводилось нечасто:

– Сеньор Жузé, я пока никак не пойму, какое отношение театральные актеры как вы и ваша жена имеют к этим самым – сразу и не выговоришь – «аудиовизуальным средствам связи»?

– Все одновременно сложно и просто, дорогой Олег, – рассмеялся он, – только попрошу тебя лучше так ко мне не обращаться. В моей стране не все со мной согласятся, и слово «сеньор» у нас не воспринимается исключительно как «господин» или «хозяин». Но я все-таки предпочитаю обращение «товарищ». Так меня называют мои друзья по коммунистической партии, в которой я состою еще со времен подполья при фашизме. Впрочем, если для тебя это звучит слишком официально, зови меня просто по имени. – Жузé поправил упавшие на лоб темные, с небольшой проседью на висках волосы и с удовольствием затянулся сигаретой.

Олег промолчал, но про себя подумал: «А у нас тут, пожалуй, товарищ иногда звучит вовсе и не так демократично. Товарищи Андропов, Косыгин, а еще – настоящие и потенциальные герои анекдотов Слюньков – Зайков – Долгих – Капитонов – эти фамилии произносятся почти в одно слово с такой помпой и придыханием, что ни в какое сравнение с вашими сеньорами не идут. Хозяева жизни – вот кто они на самом деле, наши здешние дорогие товарищи! А в Португалии сеньором можно назвать и таксиста, и официанта, и тракториста, и знатного комбайнера…»

– Родители Жузé – убежденные антифашисты. Долгое время, целые десятилетия до революции семьдесят четвертого года они укрывали в своем доме подпольщиков, беглых пленных – всех, кто боролся с режимом, – вступив в разговор, объяснила его супруга Линда.

– То есть вы были настоящими подпольщиками, как у нас революционеры при царизме?

– Скорее, к этому имели прямое отношение мои родители. А я и моя тогда будущая жена были тайными членами компартии, работали в театре и старались, как могли, этому режиму навредить. Конечно, насколько это было возможно, чтобы самим не угодить в тюрьму. Ведь у нас при Салазаре была цензура, и еще какая! – Жузé приложил указательный палец к губам, как бы заставляя себя замолчать, оглядываясь по сторонам. – В шестидесятые годы, как и чуть раньше во Франции, у нас в Португалии стал очень популярным так называемый «театр ревю». Он буквально рассказывал со сцены о том, что происходило еще сегодня на улице, в народе, в правительстве, в политике.

– Что-то вроде «утром в газете, вечером в куплете»? – Олег попытался, как мог, передать смысл известной фразы.

– Да. И куплеты, кстати, были тоже – «зонги», как у Брехта. К слову, Брехта мы у себя тоже много ставили. А что касается профсоюзной конференции, то я – один из учредителей Профсоюза театральных работников, мы его создали еще до революции. Так что мне здесь самое место, – улыбнулся Жузé.