Тави не привыкла откладывать исполнение собственных решений.

…Ждать пришлось недолго – лишнее свидетельство тому, насколько близко было к печальному концу её отчаянное бегство. Между деревьями появились всадники – они пробирались осторожно, шагом, низко нагибаясь к гривам.

Магов было около десятка – правда, лишь трое или четверо были всерьёз опасны. Остальные – ученики и подмастерья, смазка для клинка.

Тави знала, что Илмета она скорее всего не добила – он сильный чародей, может оправиться, даже если ему вогнать кинжал в сердце по самую рукоятку. Учитель говорил, что иных магов Радуги не мог лишить жизни даже палаческий топор; надёжным средством наставник признавал только огонь – после того как жертву проткнут полудюжиной осиновых кольев.

Конечно, с магами такой силы Тави ещё не встречалась – на своё счастье. Они оставались далеко, в Мельине, все эти Сежес и прочие.

…Вот они, всадники. Едут, развернувшись в цепь; у двоих в ладонях теплятся голубые зародыши огненных шаров‑файерболов. Это неприятно – файерболы непростые, очень сильные и вёрткие, такой сложно отбить.

Другие тоже заготовили подарки – нет, столько ей не отклонить, придётся ставить щит, это больно и пожирает уйму сил, а она только‑только начала приходить в себя после того, как залечила раны. Прорыв должен быть быстр… очень быстр. Иначе это и впрямь окажется её последний бой.

Левую руку Тави согнула в локте, полуоткрытая ладонь смотрит вверх. Правая кисть опирается о левую запястьем и сама до предела оттянута назад. Получилось нечто вроде гротескной пасти, поиграть с малышом.

Правда, сама Тави играть отнюдь не намеревалась. Да и детей в жизни своей она не то что никогда не имела, но и почти что ненавидела.

Магия жеста была не столь древней, как предметная; кое‑кто из волшебников Радуги, из старого поколения, всё ещё пользовался проверенным арсеналом. Правда, все нынешние Верховные маги, за исключением, быть может, старика Гахлана, уже давно отказались и от жеста, отдавая предпочтение магии мысли.

Ну, давай, Тави!

Она зажмурилась, во всех деталях представляя себе пару сплетшихся в чудовищное кольцо драконов. Один встал на дыбы, другой ещё только разворачивает бронированные извивы исполинского тела. Открываются кроваво‑алые пасти, слюна – жидкий огонь – течёт по жемчужным усам; глаза – две пары пылающих изумрудов – в упор смотрят на приближающихся врагов; раскрываются тонкие кожистые крылья, и вот…

– Атака! – слышит Тави чужой крик. И тотчас же – шипение файерболов. Горло стискивает костлявая лапа удушья, глаза горят, словно в них плеснули кислотой; Тави вскакивает, руки взмывают вверх, точно птичьи крылья; голова вспыхивает мгновенной болью, но воображение уже замкнуло вокруг неё горящий бледным перламутровым пламенем щит.

Вспышка! И сразу – вторая! Земля летит навстречу, Тави тяжело ударяется о неё всем телом, не успев даже подставить руки, но её собственное заклятье тоже работает, она слышит отчаянные крики ужаса и боли; глаза залиты кровью, откуда она взялась – уже не вспомнить; Тави знает одно – надо бежать, и она бежит, слепо, на одном инстинкте уворачиваясь от стволов и сучьев; что творится с магами, она не знает, о щит разбивается ещё один файербол, её вновь бросает оземь, и она вновь встаёт, хрипло рыча от первобытной ярости и отплёвываясь кровью.

…Наконец крики стихают. Шатаясь, она бежит дальше. Остатки сил уходят, чтобы сплести заклятье, утоляющее жажду. Тави сжигает себя, но иного выхода нет и воды набрать тоже негде.

Она не знает, настигло ли кого‑то её заклинание, но, судя по тому, что погони пока не видно, волшебство её не пропало даром…