На следующий день утром, когда я пошел в школу, эта медаль уже была у меня на груди. Накануне после осмотра я не вернул ее в сверток, спрятал в другом месте. Утром же, выходя из дома, нацепил на грудь.

Обычно со школы мы с братом возвращались в разное время. Утром же из дома всегда выходили вместе. Уже на улице иногда слышали голос матери, обращавшейся к моему брату: «Не оставляй брата. Идите вместе. Он маленький, не позволяй, чтобы другие дети обижали его. Слышишь, что я сказала?» Брат ей не отвечал, но старался хотя бы формально выполнять ее указания. А как только мы доходили до ворот школы, он окончательно забывал о моем существовании и даже не интересовался, где я пропадаю, кто меня обижает, кто бьет.

По дороге в школу он всегда шел впереди на расстоянии около пятнадцати метров. Но временами он ускорял шаг – может быть, я сам незаметно для себя начинал медлить, – и расстояние увеличивалось. Сразу же, прямо пропорционально этому, возрастало и мое внутреннее недовольство. Я считал, что брат относится ко мне плохо. Он опять оставил меня далеко позади, а сам идет как ни в чем не бывало.

Расстояние от нашего дома до школы было более одного километра. В середине пути я уставал и начинал идти все медленней. Брат же бывал вынужден останавливаться, поворачиваясь назад, старался торопить меня:

– Ты давай побыстрее, мы опаздываем на первый урок…

И в этот день мы с братом вышли из дома вместе. Он, как всегда, шел впереди. А в первый раз, когда он остановился, чтобы упрекнуть и поторопить меня, от удивления сначала онемел, нахмурившись и молча стоял, с сожалением качая головой, спросил:

– Зачем ты это взял?

Я ничего не отвечал. Левой рукой прикрыл медаль на груди так, будто брат пытался отнять ее у меня.

– Так и пойдешь в школу?

Я и на второй его вопрос не ответил. Но весь мой вид говорил, что, если он будет продолжать в том же духе, я поверну назад и не пойду в школу. Брат отвернулся, ускорил шаг, все дальше и дальше отдаляясь от меня, продолжил свой путь. Он больше нигде не останавливался, назад не поворачивался, на меня не смотрел и никаких замечаний не делал.

Уже в классе один из моих товарищей потрогал мою медаль и, улыбнувшись, спросил:

– У тебя медаль?

– Да, – сказал я.

– Это на самом деле твоя?

– Конечно.

Я даже не знаю, заметил ли кто-нибудь из учителей медаль на моей груди. Во всяком случае, точно помню, что замечаний от них не получал. Только потом до меня дошло, что медаль мог увидеть учитель русского языка. Он отличался своим резким характером, и, наверно, без острых замечаний не обошлось бы. С войны он вернулся позже всех оставшихся в живых фронтовиков нашего села, потому что там – то ли в России, то ли на Украине – женился. Потом по неизвестной причине оставил жену с двумя детьми и приехал в свою деревню. Здесь женился, дети уже в школу ходили. Без одной ноги – одну ногу ампутировали – с костылем в руках, он выглядел даже активнее других преподавателей. Везде во всем преуспевал. Впечатление было такое, как будто вместе с протезом ему поставили второй двигатель, точнее – второе сердце. Как только вернулся на родину, он сразу же заочно поступил в педагогический институт и успешно его окончил. Все время был в движении. Учительская была на втором этаже, а половина классов – на первом. В день минимум десять раз он поднимался на второй этаж и спускался обратно. На переменах с костылем в руках, шаркая протезом, часто гулял во дворе школы, и при виде его все ученики вели себя заметно скованнее, друг друга предупреждали: «Учитель здесь…» В то трудное время многим тяжело было содержать одну семью, а он – инвалид без одной ноги – вкалывал, аккуратно платил алименты, содержал две семьи. Шаркающий протез, костыль в правой руке и резкий характер учителя русского языка настораживали нас, учеников, мы все боялись его – но не страшились – и очень уважали. А если бы он увидел мою медаль, безусловно, было бы неприятно.