Листаю жизни я страницы,
Хочу так многое успеть,
Их узнаю, и мне не спится,
Я знаю, должен их воспеть,
А подвиг этот режет душу,
Хоть совершен он не в бою,
Повествованье не нарушу,
Все вам в деталях опишу.
Война катилась по Европе,
Советы пятились к Москве,
И кто-то гиб в своем окопе,
Так смерть гуляла по земле.
Сорок второй, такое лето!
Вся Польша в лагерном дыму,
От туч фашистских нет просвета
И маска смерти ко всему,
Боялся каждый, чтоб евреем
Вдруг не признали: это смерть,
В душе надежду лишь имея,
Чтобы не лечь в земную твердь.
А он старался незаметно
В варшавском гетто их учить,
Жизнь в оккупации приметна,
Но даже там старались жить.
И «Дом сирот», детей еврейских,
Для них был точно отчий дом,
Все было просто, по-житейски,
А дальше – в горле горький ком.
Ему шептали: «Януш, слушай,
Твоих детей хотят забрать!»
И страх, конечно, резал душу,
Но он старался не дрожать.
Он продолжал дарить им чудо,
Чтобы не чувствовать войну,
Пусть на душе и было худо,
За взрослых чувствовал вину.
Они детей лишили детства,
Вселяя в души только страх,
И жизнь со смертью по соседству
Стирала краски жизни в прах,
А он, вокруг их собирая,
Сидел и сказки говорил,
Духовный подвиг совершая,
Обрывки детства им дарил.
Для всех двухсот детей еврейских
Он был точь-в-точь огромный мир!
Они своей любовью детской
Ценили все, что он творил.
Он доставал для них конфеты,
Бывало, сахар иногда,
Печенье, хлеб или галеты,
О них заботился всегда.
Но как-то друг пришел, встревожен.
«Ты, Вацлав, что же так дрожишь?»
«Будь, Януш, очень осторожен,
А может, лучше убежишь?»
«Бежать? Куда? И как же дети?
Я не оставлю их одних!»
«Фашисты словно звери эти,
Готовят списки и на них!
Хотят их в лагерь всех отправить,
А там, ты знаешь, смерти круг!»
«Я не смогу детей оставить!
Меня ты знаешь, старый друг».
А ночью он сидел в раздумьях:
«Конечно, нам не убежать,
Но в лагерь! Это же безумье —
Детей заставить так страдать».
Он утром снова улыбался,
Зарядку делал им в пример,
В душе, конечно, надрывался,
Но с виду храбрый офицер.
Потом опять давал уроки,
Им книги детские читал,
Учил, откуда их истоки,
И рассказал, о чем мечтал:
«О добром мире без войны,
Где будет много шоколада,
Не будет больше сироты,
Все в семьях будут жить ребята».
Прошла неделя в ожиданье —
И страх как будто отпустил,
Играли дети все с желаньем,
Лишь Казимир один грустил.
Он подошел, присел поближе:
«Ну что грустишь ты, мой родной?»
А мальчик: «Папа, только тише,
Они идут сюда за мной?»
В окно он только их увидел,
Два офицера из «СС»,
Себя за дрожь возненавидел.
Еще минуты – будут здесь.
Он смело вышел им навстречу,
Детей оставил в игровой,
Встал на пороге: «Добрый вечер!
Подозреваю, вы за мной?»
«Пан Януш, принято решенье,
Ваш детский дом уже закрыт.
Скажу вам честно, с сожаленьем,
Всех в лагерь, так приказ гласит!»
«Детей – и в лагерь? Да вы что?
Зачем творите вы такое?»
«Пан Януш, все уж решено,
Не светит им уже другое!
А вас народ немецкий любит,
И я на книжках ваших рос,
Они так чувства в детях будят,
Что детство помню, аж до слез!
Вы уходите, их оставьте!
Они евреи! Им конец!»
«Туда вы вместе нас отправьте!
Ведь я для них для всех отец!»
«Вы что? Там чудо не свершится!
Обратно будет не уйти!
Готовы вы на смерть решиться?
Там никому вас не спасти!»
«Вы офицер, скажите честно,
Вас папа бросил бы в беде?»
«Конечно, нет!»
«Мне то известно.
А предлагаете что мне!
Вы мне хотите роль Иуды?
Я не согласен на нее,
Остаток жизни жить паскудой,
Пожалуй, дело не мое!»
«Пан Януш, мы вам предлагаем
В живых остаться, дальше жить!
Вопрос с детьми уж не решаем,
Других вы будете учить!»
«Предать детей? Да вы смеетесь!