Он умолк.

– Но как же ты… – Я осеклась.

– Я родился в страшный день, но под счастливой звездой, – помолчав, сказал Ирранкэ. – Старуха знахарка завернула меня в свое тряпье, укрылась в погребе и сидела там, пока не остыло пепелище, а люди не убрались прочь. На наше счастье, я уродился не крикливым и нас не обнаружили. А уже на мое особенное счастье – в погребе у нее имелись кое-какие припасы, и она давала мне сосать тряпицу, намоченную козьим молоком. На третий день пришли алии, среди которых был мой дед, отец моей матери. Он и дал мне это имя.

– А знахарка?

– Она еще долго прожила при нашем дворе. Успела даже выучить меня разбираться в травах по-человечески, у нас-то их используют совсем иначе, – Ирранкэ улыбнулся. – Многие говорили, что не место человеку в наших краях, но дед готов был золотом осыпать ту, что спасла сына его любимой дочери.

– А я никогда не видела отца, – зачем-то сказала я. – Не знаю даже, каким он был, бабушка не желала рассказывать о нем. Говорила только, в родителя удался, такой же беспутный, только герцогского отпрыска хотя бы воспитание и долг его вельможный сдерживали, а этого шалопая ничем не остановишь…

– Герцогского? – нахмурился Ирранкэ.

– Ну да. Мой дед – бастард, хоть и не признанный. Но, конечно, на бабушке Берте он жениться не собирался, мало ли таких служанок! А куда он потом пропал, никто не знает. И отец так же – исчез однажды, и с концами.

– Надо же… – протянул алий. – А я все думал, на кого же ты так похожа! Вроде бы и на Берту, но есть еще что-то. Теперь вижу: вы же с герцогом словно брат с сестрой! Но не скажи ты, я и не догадался бы.

– Да и не нужно. Кто знает, тот помалкивает, а кто не знает, тому и не следует, – серьезно ответила я. – Я просто ключница.

– Откровенность за откровенность, – улыбнулся Ирранкэ и коснулся губами моего виска. – Иногда нужно, чтобы тебя услышали.

– Не умирай, – беззвучно попросила я, но Ирранкэ все равно разобрал, а может, прочитал по губам, и ответил негромко:

– Это не мой выбор. Я хотел бы остаться. Не с тобой – этого я сделать не могу, – но хотя бы в твоей памяти. Не так страшно уходить, когда знаешь – о тебе помнят…

– Даже если той памяти, как и жизни человеческой, – словно у бабочки-однодневки, по вашему-то счету?

– Да, – серьезно сказал он. – Знаешь, почему мы так редко сходимся с людьми?

– Теперь, наверно, знаю, – ответила я. От него пахло почему-то свежим снегом. – Вы же не каменные и не ледяные, хотя притворяетесь лучше некуда.

– Вот именно. – Ирранкэ обнял меня крепче. – Я ведь помню, как повстречал Берту. Она была совсем юной, не старше тебя. Времени прошло всего ничего, а ее уже не стало… А я всего лишь был знаком с нею, не более того, и то мне стало не по себе. Когда же узнаешь кого-то лучше, а вскоре потеряешь…

– Больно? – зачем-то спросила я.

– Да. – Он помолчал и добавил: – Существует множество легенд о людях и алиях. И ни одна не заканчивается счастливо. А наша завершится, даже не начавшись. И тоже печально.

– Почему?

– Потому, что я уйду и никогда не вернусь. Потому, что я тебя опозорил, так у вас говорят, я не путаю? А что ты могла принести в приданое мужу, кроме девичьей чести и той горстки золотых?

– С такой «горсткой» и горбатую вдову с пятью детьми умчат с присвистом… – пробормотала я. Мне почему-то сделалось смешно: много эти алии понимают в наших обычаях! – А я и отбиться бы сумела, если б не захотела… Ты что, смеешься?

– Конечно. – Ирранкэ провел ладонью по моим волосам. – Вот и ты улыбнулась.

– Не вздумай сказать, что я еще встречу своего человека и буду счастлива, – удачно припомнила я фразу из какого-то романа: дамы читали их друг другу за рукоделием, волей-неволей что-то да услышишь. – И довольно об этом! Может, я завтра с лестницы упаду и шею сверну, так что ты меня переживешь…