– Ты уже рвешься в бой, Али-хан? – кричал мне вслед какой-то крестьянин, причисляющий себя к местной знати.
Я посмотрел вниз, на долину. Посреди сада стоял небольшой домик с плоской крышей. Взглянув на него, я напрочь забыл о правилах верховой езды и диким галопом пустился к крутому холму. Дом становился все больше и больше, а за ним исчезли по очереди горы, небо, город, царь и весь мир. Я въехал в сад. Из дома вышел слуга и произнес убитым голосом:
– Князь с семьей покинул дом три часа назад.
Моя рука автоматически схватилась за кинжал. Слуга отошел в сторону:
– Княжна Нино просила передать письмо его сиятельству Али-хану.
Рука потянулась в нагрудный карман. Я сошел с коня, уселся на крыльце веранды и с нетерпением вскрыл мягкий благоухающий конверт. Письмо было написано крупным детским почерком:
Дорогой Али-хан! Неожиданно объявили войну, и нам нужно возвращаться в Баку. У меня не было времени сообщить тебе об этом. Не злись. Я плачу и люблю тебя. Лето выдалось короткое. Поскорее возвращайся и ты. Буду с нетерпением ждать тебя. В пути буду думать лишь о тебе. Папа думает, что война продлится недолго и победят наши. Из-за всей этой суматохи я совсем потеряла голову. Съезди, пожалуйста, на шушинский рынок и купи мне ковер. Я не успела. Пусть будет с узором из маленьких разноцветных конских голов. Целую тебя. В Баку будет ужасно жарко.
Я сложил письмо. Все было в порядке. Лишь я, Али-хан Ширваншир, оседлал как дурак коня, вместо того чтобы отправиться с поздравлениями по поводу начала войны к городскому голове или хотя бы – помолиться в мечети за победу царской армии. Я сидел на крыльце веранды, уставившись вдаль невидящим взглядом. Какой же я был дурак! Что же еще оставалось делать Нино, как не возвращаться с родителями домой и просить меня пораньше приехать? Когда в стране объявлена война, возлюбленная должна быть рядом с любимым, а не строчить надушенные письма. Но войны в стране не было, война была объявлена в России, до которой ни мне, ни Нино не было дела. Но даже и при таком раскладе я был вне себя от ярости – на войну, на старика Кипиани, который так торопился попасть домой, на гимназию Святой Тамары, где девушек не учили правилам поведения, и больше всего на Нино, которая уехала, бросив все, пока я, позабыв о долге и достоинстве, думал, как быстрее добраться до нее. Я вновь и вновь перечитывал письмо. В порыве отчаяния я внезапно вытащил кинжал и, подняв руку, сразу же вонзил клинок в ствол дерева, стоявшего напротив. Слуга вытащил кинжал и, оценивающе рассмотрев его, застенчиво произнес:
– Настоящая кубачинская сталь, и руки у вас сильные.
Я вскочил на коня и медленно поплелся домой. Вдалеке высились своды городских зданий. Злость поутихла. Я ее выплеснул на дерево.
Нино была права: она – примерная дочь и станет такой же примерной женой. Мне было стыдно за свое поведение, и я, склонив голову, плелся дальше, вдыхая дорожную пыль. На западе заходило раскаленное солнце. Я вдруг услышал конское ржание и, подняв голову, остолбенел. На минуту Нино и весь остальной мир покинули мои мысли. Передо мной стоял узкозадый конь с маленькой суживающейся головой, надменным взглядом и ногами как у балерины. Под косыми лучами солнца его кожа отливала золотом. В седле сидел пожилой мужчина с обвисшими усами и большим, с горбинкой носом: хозяин соседского поместья граф Меликов. Так вот о каких знаменитых конях святого Сары-бека мне рассказывали в первый день приезда в Шушу! «Гнедые кони, которых на весь Карабах всего двенадцать голов. За ними ухаживают, как за женами в султанском гареме». Сейчас же это гнедое чудо стояло передо мной.