– Вставай! – раздался очень знакомый голос, казалось, ниоткуда.

– Не встану! – огрызнулся Али-баба и вновь протянул руку к лагану.

– Что-о?! – возмущенно грянул голос в ушах. – Ах ты, бездельник! Вставай, я сказал! Дров нет, печь холодная, лепешек нет, а он валяется.

Али-баба обреченно вздохнул, но отказаться от еды было выше его сил. Он вновь потянулся к плову, но новый тычок в ребра заставил Али-бабу отшатнуться от блюда. И тут аппетитные кушанья подернулись неясной дымкой, заколыхались, словно мираж над раскаленными песками, и начали медленно таять.

– Стойте! Куда?

Али-баба попытался ухватить исчезающий из-под его носа лаган с пловом, но с таким же успехом можно было пытаться поймать ветер.

– Вставай, бездельник! – опять повторил сердитый голос.

– Да встаю я, встаю, – проворчал Али-баба и медленно открыл глаза. – Даже во сне поесть не даешь, – сказал он своему брату Касыму, грозно возвышавшемуся над ним с упертыми в тучные бока руками.

– О обжора! – возмущенно затопал ногами Касым, потрясая жирными щеками. – Даже во сне думаешь только о еде. Вставай, пока я не вышел из себя и не отходил тебя палкой!.. Кстати, а что ты собирался есть?

– Плов с жирной бараниной и салатик из помидоров, – потерянно вздохнул Али-баба.

– Вот видишь, какой ты, – пожурил брата Касым, не забыв облизнуться. – Не разбуди я тебя, ты бы сам все съел, до последней крошки, и со мной не поделился.

– По-твоему, выходит, пусть лучше оба останутся голодными, так, что ли? – обозлился на Касыма Али-баба.

– Ну, хватит болтать, – оборвал Касым бесполезный спор о призрачных обедах. – Вставай и наруби дров, а матери скажи, пусть начинает готовить лепешки.

– У тебя жена есть, – вяло огрызнулся Али-баба, тяжело поднимаясь с затертой циновки и широко зевая. – Вот пусть она тебе и готовит лепешки.

– Ой-ё! – в ужасе вытаращился на брата Касым. – Да как у тебя, оборванца, только язык повернулся такое ляпнуть! Она ведь беременна!

– Восьмым, за девять лет, – кивнул Али-баба, надевая старые разношенные чувяки. – Она еще что-нибудь окромя этого умеет делать?

– Да как ты… да я тебя… – возмущенно запыхтел Касым, багровея от возмущения. Его маленькие, заплывшие жиром глазки неистово завращались.

– Что? – спросил Али-баба, состряпав наивную физиономию, и закинул на плечо иззубренный временем, изрядно покрытый ржой топор.

– Не забывай, бездельник, в чьем доме ты живешь! – надменно пропыхтел Касым.

– Я всегда знал, а вот ты, похоже, подзабыл, брат.

Али-баба отвернулся и направился к двери.

– Он мой! Мой!!! Слышишь? – крикнул ему вслед Касым, гневно запахивая синий шелковый халат, все время расходящийся на объемистом пузе.

– Этот дом, – не оборачиваясь, бросил Али-баба, – своими руками построил наш отец.

– Наш отец был такой же непутевый, как и ты! Он умудрился заложить даже дом. А я его выкупил! Значит, он мой.

– Я рад за тебя, – криво ухмыльнулся Али-баба и вышел на двор. – Привет беременной Айгуль!

Скрипучая, давно рассохшаяся дверь, сбитая из плохо пригнанных друг к другу досок, закрылась за его спиной, но из дома еще долго доносились однообразные путаные проклятия. Подобные перебранки стали уже ежедневным ритуалом, и потому Али-баба, по характеру человек незлобивый, но хитрый и острый на язык, каждый раз успевал улизнуть раньше, чем разразится настоящая буря. С жадным и беспринципным братом говорить ему было не о чем, но он еще ни разу не упустил возможности поддеть его по тому или иному поводу, что несказанно раздражало Касыма.