Самолеты взлетели вдали, их блуждающие фары вырвали из темноты их же контуры. Ван Цзюнь смотрел, как опускаются и фиксируются у них крылья над мокрыми черепичными крышами, как самолеты с нарастающим свистом набирают высоту и скорость и исчезают над крышами. Понимая, что поступает не слишком разумно, он все же вернулся и вместе с местными жителями стал рыться в развалинах. Они тщательно, согнувшись, ощупывали мусор, переворачивали кирпичи, разбитые экраны мониторов. Обшаривали карманы у трупов. Трехпалого не было видно – вряд ли он остался в живых. Хе Даня он нашел, вернее, его части.

Он снова повертел в руках кубик.

– Где ты это взял?

Он вздрогнул, дернулся, попытался бежать, но чья-то рука крепко держала его, не давая вывернуться. Рука в белой перчатке принадлежала китаянке. Ван Цзюнь уставился на эту руку.

– У тебя что-то есть для меня? – спросила китаянка.

На мандаринском она говорила без акцента, правильно, идеально, будто только что приехала из самого Пекина.

– Не знаю.

– Это твое?

– Нет.

– Ты должен был передать это мне?

– Не знаю.

– Я разминулась с тобой на мосту.

– А почему не пришла?

– Пришлось задержаться, – ответила она, и глаза у нее стали мрачными.

Ван Цзюнь протянул ей руку с кубиком.

– Только с ним надо осторожно. Там далай-лама сидит.

– Я знаю. Я разыскивала тебя, боялась уже, что не найду. Пойдем. – Она поманила рукой. – Ты замерз. Тебя ждет постель и еда.

Она снова позвала его, и он пошел за ней, в двери, под дождь.

Она повела его по мокрым улицам. У него перед глазами мелькали самолеты с вертикальным взлетом, взрывающиеся мониторы и расплывающаяся красная смерть Трехпалого, поэтому Ван уделял повышенное внимание перекресткам и то и дело оглядывался, шагая по старым улицам Чэнду.

Женщина крепко держала его за руку и вела уверенно и целенаправленно, так что сколько бы ни было на пути извивов и поворотов, они все время приближались к органическому скелету городского ядра. Оно возвышалось над ними и светилось, подавляя своими размерами. Строительные рабочие раскачивались на тросах, как паучки на паутинке, кишели, как муравьи, медленно строящие себе гнездо.

Женщина и Ван Цзюнь уже были под костями сооружения, шли влажными органическими путями растущего создания. Пахло компостом и смертью. Чем дальше они продвигались в глубь архитектурного зверя, тем теплее и сырее становился воздух. Светящиеся чипы в запястьях женщины дали им возможность пройти через барьеры сооружения к лифту – клетке, которая ползла вверх по внутренностям Хуоцзяньчжу, скользя по гладким органическим рельсам. Сквозь прутья клетки Ван Цзюнь видел законченные, светлые и обитаемые уровни, стены, напоминающие полированную сталь, флуоресцентные лампы, горящие в рамах. Видел уровни, где существовала лишь сегментная опорная структура гиганта. Монстр костями наружу, что-то мокрое и скользкое в биологических жидкостях. Кости покрывала твердеющая силиконовая слизь, она натекала слоями и затвердевала, образуя стены. Хуоцзяньчжу рос, а где ему расти, определяли биотехники и строители, направляя этот живой поток в русло тщательно продуманных планов.

Красивая женщина и Ван Цзюнь поднимались все выше.

Этот уровень был почти законченным. Шаги женщины эхом отдавались в коридоре. Она подошла к двери, приложила к ней ладонь, и кожа двери чуть шевельнулась под прикосновением, так что Ван Цзюнь не понял, то ли дверь приплавилась к руке, то ли приласкала ее.

Дверь распахнулась, и Ван Цзюнь увидел роскошь высоты, о которой всегда мечтал.

Ван Цзюнь проснулся в незнакомой комнате, на кровати такой мягкости, что даже спина болела, и таких пушистых подушках, что страшно было, как бы ему не задохнуться. Слышались голоса.