Константин уставил взгляд в окно и молчал. Александр тоже. Первым не выдержал младший брат:

– Понятно, жена нажаловалась. Да по мне любая петербургская шлюха – чище, чем принцесса Сакс-Кобургская. Я не император всероссийский, чтобы терпеть гадину у себя на груди, а всего лишь великий князь, поэтому позвольте мне, Ваше Величество, в моей личной жизни поступать, как мне того хочется, а не как диктуют интересы империи.

Царь сделал вид, что пассаж относительно «гадины на груди» не расслышал, а если и расслышал, то не принял на свой счет, но лицо у него сделалось сосредоточенным.

– Положим, ваши отношения с женой – это личное. Хотя в императорской семье свои правила на этот счет. Но почему вы совсем устранились от государственных дел, этого я понять не могу. Помните, как мы мальчишками отлавливали из пруда щук, чтобы они не ели других рыб? Сейчас мы можем и должны сделать то же в обществе людей. Разве не к этому обязывает нас верховная власть? Не этому ли нас когда-то учил мэтр Лагарп?

И тут великого князя прорвало:

– Это не я, это вы, Ваше Императорское Величество, забыли уроки великого гражданина. Думаете, если убрали с площадей отцовские виселицы, разрешили круглые шляпы и длинные брюки, то хорошо усвоили уроки Фредерика Сезара! Монсеньор учил нас, что все люди рождаются равными, что наследственная власть есть дело чистого случая, что свобода одинакова для всех. Если вы это помните, то должны были, взойдя на престол, первым подготовить указ о Конституции, а второй – о собственном отречении. Вы же этого не сделали. А только просиживаете штаны со своими потешными реформаторами на своем Тайном совете, или, как вы еще себя гордо именуете, Комитете общественного спасения, и рассуждаете о свободе, равенстве, братстве, ничего реально не делая.

Молодой царь нахмурился.

– Вы правы по существу, но сильно ошибаетесь относительно способов достижения цели. Важность и масштаб назревших реформ настолько серьезны, что любая поспешность в государственном переустройстве может больше навредить, чем принести пользы. Поспешать надо медленно, с умом. Не так, как французы…

Константин перебил брата:

– Наполеон, в отличие от вас, проводит настоящие реформы. А вы заключили с англичанами союз против этого великого человека, преобразующего Европу!..

Когда Константин нервничал, он сильно походил на отца. Тот же лихорадочный блеск в глазах, та же торопливая, слишком эмоциональная речь, те же взмахи руками перед лицом собеседника…

После такой беседы в дороге настроение у государя испортилось, аппетит пропал окончательно. За ужином он сидел грустный, на материнские вопросы отвечал невпопад, а вскоре сослался на головную боль и уехал. Константин отделался легким испугом.

Из Тильзита всадники выехали ранним утром. Солнце только взошло на небосклон, но еще не проснулось до конца, поэтому светило рассеянно и вяло. В перелесках щебетали птицы. Под копытами лошадей в траве сверкали крупные капли ночной росы. Прекрасная пора для конной прогулки!

Но король Фридрих-Вильгельм в седле держался отвратительно, его лошадь то и дело сбивалась с шага, поэтому и другим наездникам приходилось сдерживать своих коней.

На одиноком хуторе прусский король и его небольшой штаб спешились и остались ждать своих союзников, которые поскакали дальше к Неману.

Над рекой еще клубился густой пар, когда Александр со своей свитой выехал на берег. Посредине блестящей на солнце водной глади чернели два неподвижных плота. На широком, укрытом коврами плоту был установлен походный шатер, над которым развевались французские и русские знамена, а также штандарты с литерами «А» и «N». Рядом стоял на якоре плот поменьше с маленькими палатками для свиты императоров.