– Почему вы не хотите, чтобы Питт снова стал премьер-министром? – Гольдберг пытался понять, что мною движет.

– Потому что я изучил все документы, связанные с нашими союзами и Коалицией. Питт хочет войны. А мы пока не можем себе позволить воевать с Наполеоном. Потому что к веселью сразу же подключатся османы. Воевать на два фронта – то ещё удовольствие, Иван Савельевич, – воскликнул я в сердцах. – Тем более накануне или во время больших реформ в армии и флоте.

– А разве Аддингтон не…

– Аддингтон пытается действовать осторожно. Он как лис пытается обходные пути отыскать. Чем-то он мне в этом Талейрана напоминает. А все эти менуэты да при отсутствии связи в виде посла дают нам самое главное. Время! Время, чтобы как следует подготовиться, – и я снова ударил кулаком по стене. Проклятый Аддингтон! Ну почему ты такая тряпка, не можешь все палаты в кулаке удержать? – Вы правы, Иван Савельевич, нынешний премьер-министр Англии держится на своём посту только из-за дружбы с его величеством. Но его величество болен, и только вопрос времени, когда его самого отстранят от трона, вытащат из Тауэра принца Уэльского, или куда там любящий родитель его засунул, и поставят регентом при отце. Мне, если честно, плевать, кто на этом острове будет носить корону, но мне нужна отсрочка от вступления в войну.

– Значит, нужно придумать, как помочь Аддингтону удержаться на своём посту, его величеству королю Георгу подольше оставаться у власти, и занять чем-то османов, чтобы им стало совершенно не до нас, – спокойно ответил Гольдберг.

Я же повернулся к нему. Долго смотрел, а потом махнул рукой.

– Идите уже отдыхать, Иван Савельевич.

Он вытянулся, поклонился и вышел из кабинета, оставив меня стоять возле печи.

Я смотрел на огонь и думал о несправедливости жизни. И ведь план по устранению слишком шустрого принца Уэльского сработал как надо, только почти ни к чему не привёл. Так, ладно, Саша, надо думать, как использовать сложившееся положение. Потому что я не верю, что Наполеон никак не воспользуется этим срывом короля Георга. Не тот он человек. Ой, не тот! Мне же главное, чтобы вы вцепились друг в друга и предельно ослабили. И дали мне, Кутузову и Багратиону так необходимое нам время. Но я не знаю, что сейчас делать. Не знаю!

– Ваше величество, – дверь открылась, и в кабинет вошёл Скворцов. – Мудров Матвей Яковлевич хочет с вами поговорить. Он не просил заранее об аудиенции, и я не знаю…

– Что-то случилось? – я невольно нахмурился. – Что-то с её величеством?

– Матвей Яковлевич ничего подобного не говорил, – покачал головой Илья. – Ведь случись что с её величеством Елизаветой Алексеевной, он бы сразу так и сказал и ворвался бы к вам вовсе без доклада. Я это так понимаю.

– Ну хорошо, пускай заходит, – срочных дел на сегодня у меня не было, и я решил послушать, о чём мне хочет сказать Мудров. Нужно было отвлечься от мыслей об Англии, Наполеоне и всех союзничках и противниках вместе взятых, и разговор с врачом мог мне в этом помочь.

Матвей Яковлевич вошёл в кабинет и коротко поклонился. Его цепкий изучающий взгляд прошёлся по мне, и он сразу же заговорил, видимо, увидев на моём лице тень беспокойства.

– С её величеством всё в полном порядке, ваше величество. Я пришёл к вам поговорить совсем о другом.

– И о чём же вы хотите со мной поговорить, Матвей Яковлевич?

– Я пришёл просить разрешения вашего величества использовать кое-какие усовершенствования в войсках, – выпалил Мудров. – Всем нам давно известно, что большинство потерь армия несёт из-за болезней и раневой лихорадки, а также после того, как раны начинают гнить после операций.