Кстати, и самофинансируемая НКО без прибыли вообще существовать не может: некоторые виды затрат, в том числе направленные на развитие организации, могут быть произведены только из прибыли. Даже премировать сотрудника за особо рьяное служение общественному благу без прибыли затруднительно, ибо фонд зарплаты, как известно, не резиновый. Да и упомянутый уже Закон «О НКО» в ст. 24 прямо разрешает НКО осуществлять предпринимательскую и иную приносящую доход деятельность, в том числе приносящее прибыль производство товаров и услуг, отвечающих целям создания НКО.

В той или иной степени в извлечении прибыли заинтересованы как коммерческие организации, так и НКО – разница лишь в том, что руководитель (учредитель) НКО не вправе эту прибыль распределить между участниками (например, просто забрать себе в качестве дивиденда). Но так ли эта разница существенна?

Заметим, что в России в настоящее время довольно много негосударственных экспертных бюро, центров и институтов юридически оформлены как ООО или ЗАО. Преобразование таковых в НКО законом никоим образом не предусмотрено, так что принятие проекта вынужденно повлечёт за собой закрытие этих организаций. В свете этого вполне обоснованным выглядит мнение, что проект, вышедший из недр государственных структур, банально преследует цели вытеснения конкурентов из данного сегмента рынка услуг.

Не менее сомнительна и ч. 3 ст. 13 проекта, требующая в его нынешней редакции от негосударственной организации наличия не менее одного штатного эксперта, для которого данная организация является основным местом работы[21].

Российское трудовое законодательство форму найма работника и вопросы штатного расписания относит к компетенции руководителя организации-работодателя и ограничивает трудовым договором с нанимаемым работником, так что для самоуправляемой негосударственной организации полномочия руководителя не могут быть ущемлены никакими директивными предписаниями.

В существующей практике широко распространена такая форма участия эксперта, как привлечение его для выполнения конкретной стоящей перед экспертным учреждением задачи без оформления на постоянную работу. С одной стороны, это удобно для эксперта, получающего возможность трудиться в качестве фрилансера или по совместительству в различных местах; с другой стороны, удобно для организации, имеющей возможность привлечь не «крепостного» штатного сотрудника, а именно того, кто представляется наиболее квалифицированным и компетентным для решения конкретной задачи. Не последнюю роль играет и то, что, приняв на работу штатного эксперта, руководитель должен, в ущерб прочим своим обязанностям, обеспечивать ему постоянный «фронт работ», что далеко не всегда возможно. Впрочем, творцам проекта (явно представителям государственных структур) этого, видимо, понять не дано.

Кстати, та же ч. 3 ст. 13 проекта требует от этого штатного эксперта, чтобы его квалификация была обязательно подтверждена сертификатом компетентности, что явно противоречит ст. 17 проекта, согласно которой сертификация компетентности судебного эксперта – работника негосударственной судебно-экспертной организации – дело сугубо добровольное.

Идея сертификации компетентности эксперта, сама по себе вполне здравая, реализована в проекте весьма неуклюже и вновь демонстрирует попытку государственных структур подмять под себя всех прочих и выставить серьёзные препятствия конкурентам. Часть 4 ст. 15 проекта отдаёт сертификацию любых (не только государственных) экспертов фактически на откуп государственным структурам, хотя ясно, что государство уже подтвердило квалификацию эксперта, выдав ему диплом государственного образца по окончании соответствующего учебного заведения. Дальнейшее подтверждение квалификации может производиться привлекающей его экспертной организацией, либо самим экспертным сообществом – подобно тому, как самоорганизующееся адвокатское сообщество удостоверяет квалификацию своих сочленов. Роль же государства при этом должна быть чисто регистрационной, удостоверительной.