События «арабской весны» 2010–2011 гг. и вовлечение Турции в «сирийский кризис» с 2012 г. вызвали не только переформатирование внешней политики Турции на региональном уровне, но также привели к изменениям в подходах к борьбе с терроризмом и пересмотру стратегии обеспечения национальной безопасности. На фоне волнообразного обострения террористической активности в регионе количественные показатели антитеррористической деятельности в Турции ощутимо снизились. По официальным данным, в 2013 и 2014 гг. турецкие спецслужбы вместе с полицией задержали лишь 184 подозреваемых за связи с «Аль-Каидой» [Sancar, 2013]. Примечательно, что глава турецкого правительства Реджеп Эрдоган приводил эти данные журналистам как доказательство того, что власти продолжают активно бороться с радикалами, хотя сами по себе цифры говорили об обратном – резком снижении антитеррористической активности.

В то же время в турецких и западных СМИ стали появляться сведения о новых подходах властей Турции к радикалам и использовании джихадистов против режима Башара Асада в Сирии. Как писала оппозиционная газета «Taraf», журналисты которой впоследствии были обвинены в государственной измене [Emre Uslu’ya.., 2014], с 2012 г. Турция стала одним из главных перевалочных пунктов для представителей радикальных исламистских группировок, стекающихся из разных стран для участия в сирийском конфликте, а турецко-сирийская граница стала проницаемой для джихадистов [Uslu, 2014 a]. Внутри страны активность местных радикальных исламистских группировок и ячеек таких организаций, как «Аль-Каида» и «Джабхат ан-Нусра», стала нарастать обратно пропорционально снижению контртеррористической активности полиции, на протяжении 2000-х годов последовательно преследовавшей не только боевиков радикальных группировок, но и их потенциальных сообщников и идейных сторонников по всей стране.

На Западе об открытой работе турецких спецслужб с радикалами разной идейной и организационной принадлежности начали говорить в 2014 г. не только занимающиеся расследованиями журналисты, но и представители дипломатического корпуса и спецслужб. Фрэнсис Ричиардоне, занимавший в 2011–2014 гг. пост посла США в Турции, в интервью британскому изданию «The Telegraph» констатировал многочисленные факты, подтверждающие сотрудничество турецких сил безопасности с джихадистами, в том числе с боевиками «Джабхат ан-Нусры» [Spencer, Sanchez, 2014]. О целенаправленном изменении методов работы с джихадистами свидетельствовали и попавшие в СМИ показания бывших сотрудников турецких спецслужб, рассказывавших, как начальник стамбульского отделения полиции по борьбе с терроризмом дал распоряжение своим подчиненным не проводить расследования в отношении джихадистов с Северного Кавказа [Silivrideki polislerden.., 2015].

Столь резкий поворот в отношении турецких властей к представителям радикальных исламских группировок отчасти объяснялся тем, что первоначальные расчеты турецкого правительства на умеренную сирийскую оппозицию в качестве силы, способной отобрать власть у режима Асада в Сирии, не оправдались: базирующийся в Стамбуле Сирийский национальный совет не смог стать полноценным правительством в изгнании, а силы умеренной оппозиции, несмотря на внешнюю помощь, оказались не в состоянии противостоять регулярной сирийской армии. В то же время усилия европейских дипломатов по оказанию давления на Башара Асада и принуждение его к отказу от власти не привели к желаемому результату [Phillips, 2012, p. 7].