– Я ответил: мы обсуждали программу сегодняшнего мероприятия. Мы всей труппой решили поужинать в семь, закончить быстренько, переодеться, подгримироваться, потом последний прогон и где-нибудь к половине девятого можете прийти вы вместе со своей прекрасной спутницей…

– Спасибо, что разрешил нам поужинать сегодня, – усмехнулся Софьин. – И запомни на будущее: ты видишь перед собой не только мою прекрасную спутницу, но и известного финансового консультанта и экономиста Веру Николаевну Бережную. Она мой старый друг.

– Какая же она старая? – расцвел в улыбке Скаудер. – Вера Николаевна – молода и прекрасна. Я грешным делом даже подумал… Впрочем, это не важно, что мне пришло на ум. Хотя, честно признаюсь, я даже подумал, а не предложить ли ей роль в моей новой постановке.

– Я бы отказалась, – покачала головой Вера. – Не люблю раздеваться на публике.

– Жаль, – вздохнул Гибель Эскадры. – От великой славы отказываетесь.

Он театрально развел руками, сделал грустное лицо, вздохнул и тут же, вскинув голову, заразительно рассмеялся.

– Это была шутка, господа. Неужели бы я мог позволить себе предложить такой изысканной даме нечто, порочащее ее?

– Действительно смешно, – согласился Софьин без всякой улыбки. – Кстати, почему у тебя Танечка Хорошавина такая грустная ходит?

– А я-то тут при чем? – вскинул брови и плечи Гилберт Янович. – Она должна быть счастливой. Я недавно всей труппе объявил, что в будущем сезоне у нас две премьеры: «Зори» Верхарна и «Двенадцатая ночь» Шекспира.

– «Зори» – это про что? – спросила Вера.

– Про нашу жизнь, про недовольство народных масс существующим положением, о том, как народ свергает тирана, – охотно объяснил молодой режиссер. – Но я раскрою тему по-новому. Не про парижскую коммуну, а про то, что происходит за окном: толпы мигрантов, толпы протестующих подростков и офисных хомячков… Будут звучать стихи и рушиться Останкинская башня.

– С башней ты поосторожней! – погрозил пальцем Борис Борисович.

– Башня – это образ, – поморщился Гибель Эскадры. – Собирательной образ всей пропаганды, которая одурманивает массы.

– И с мигрантами поосторожней. На сцену их выводить опасно.

– Да я и не собираюсь! Вон сколько студентов в театральных вузах. Только кликну, они что угодно изобразят на сцене – хоть предновогоднюю ночь на площади у железнодорожного вокзала в Кёльне. А Танечка у меня будет в «Двенадцатой ночи» Виолу играть. По идее она должна играть и своего брата-близнеца, но в моей постановке ее брата-близнеца будет изображать Стасик Холмский.

– Они разве похожи? – удивилась Вера.

– А это не важно. У меня вообще Танечка будет играть не Виолу, а Себастьяна, а Стасик, наоборот, Виолу. И все женские роли будут исполнять мужчины, а мужские – женщины. Волкову достанется роль Марии – фрейлины Оливии, а Кудрявцевой достанется Мальволио. Хотя…

Он замолчал и задумался.

– Разве можно так обращаться с известной всем пьесой? – удивилась Вера.

– Какой пьесой? – удивился Гибель Эскадры. – Кто ее знает хорошо? Никто и не помнит даже настоящее название! А Шекспир назвал свое великое произведение «Двенадцатая ночь, или Что угодно». Вот мы что угодно с ним и сделаем. Пусть только попробует кто бросить в меня камень! Но не это меня волнует сейчас…

Он вздохнул и посмотрел в окно, ветер гнал по небу серые вечереющие облака и трепал суетливых чаек.

– Я думаю, что мне делать сейчас с Кудрявцевой? И со всей этой шайкой-лейкой.

Он вздохнул еще раз, словно решаясь на что-то неприятное, но неотвратимое. После чего продолжил, как бы размышляя с самим собой: