– Попомни меня, фильм ничего не получит! – комично задрал он палец в потолок.

Рыжие, прокуренные усы у него смешно шевелились, словно жили отдельно от лица.

– Я даже не сомневаюсь, – согласился Анин, приправляя всё это коротким, фирменным смешком, мол, в киношных вопросах я кое-что петрю и всецело на твоей стороне, потому что, как и ты, тоже ущемлён жизнью.

– Если только по закону больших чисел! – радостно подпрыгнул Коровин и сбацал короткую чечетку.

Раздались аплодисменты. Коровин обернулся, раскланялся, приседая, как прима-балерина, разводя ноги в стороны. Тот, кто познал славу, не может жить обычной жизнью.

– Не получит, – покорно кивнул Анин, ибо Коровин из-за своей тонкой натуры мог обидеться, а обижать хорошего человека Анин не хотел. Коровину и так досталось, как, впрочем, любому из нас, подумал Анин.

– А я на галёрке сидел, – счёт нужным сообщить Коровин; в глазах у него промелькнула обида, и Анин понял, что Коровина давно никто никуда не приглашает и что он притащился в надежде, что кто-нибудь из очень больших собратьев по цеху заметит его и соизволит дать хотя бы паршивую роль.

– А мы в третьем ряду, – не к месту сказал Серёжа.

– Ну и как тебе фильм, в общем? – быстро спросил Анин, чтобы загладить неловкость сына.

– Глупее фильма я не видел сроду! – громко заявил Коровин. – Нет, видовой ряд отличный, но, простите, это же банальщина!

К ним тут же стали прислушиваться: два известных типа рассуждают о том, что лежало на сердце у публики.

– Слушай, – спохватился Коровин, – пойдём выпьем?

– Я с сыном, – напомнил Анин и с гордостью посмотрел на Сергея.

Его конопушки не пропадали даже зимой, а цвет волос тёмной меди, выдавал в нём женину породу.

– Отлично, пусть приобщается к великому! – неподдельно искренно воскликнул Коровин, – «Тарантино» – прекрасный ресторанчик. Мороженое возьмёт, того сего, – Коровин хитро подмигнул, располагая к себе и обещая много приятных минут от болтовни.

– Ну, пойдём, – нехотя согласился Анин, – только не долго. – Он как предчувствовал печальный исход дела.

– Естественно! – икнул от радости Коровин.

– Чур, плохую водку не пить, – заявил Анин.

– Об чём разговор! – ещё пуще возбудился Коровин.

Они вышли из кинотеатра и спустились в переход. В переходе было холодно и грязно. На стенах висели обрывки рекламы. Чуть впереди бежал, перебирая короткими ножками, режиссёр Мамиконов, рядом с ним величаво плыл Никита Пантыкин. А Милан Арбузов сделал вид, что не заметил Анина.

Оказалось, что в ресторанчик набилось половина бомонда, однако, без съёмочной группы, для которой, разумеется, был накрыт банкет за счёт «фирмы» где-нибудь в более фешенебельном месте, где можно было, не стесняясь чужих ушей, говорить о великом и вечном, то бишь о кино.

– В нашем фильме хоть наличествовала идея о славной русской охоте, а здесь?! Да поменяй титры и название, режиссёра никто не заметит, – злопыхательски распространялся Коровин.

Мысль о том, что режиссеры должны отличаться ещё и киноязыком, была слишком высока. От неё попахивало претенциозностью. Этого не любили, считая вредным и опасным для производства, иначе три четверти режиссёров должны уйти из профессии на паперть.

– Тихо ты! – сказал осторожный Анин и оглянулся.

И действительно, соседи уже косились на них, все те, кто потом побегут мелко интриговать. Анин-то было всё равно, у него режиссеры пока ещё по струнке ходили, а вот Коровин с его репутацией неудачника мог пострадать. Но похоже, Коровина это абсолютно не заботило, он пребывал в перманентном состоянии гнева.