Ломать комедию и зубоскалить я взялся исключительно от ясного осознания того простого факта, что никто никуда меня не отпустит. Просто дал выход раздражению – не так в Тегос хотелось, как бесила перспектива неопределённое время плясать под чужую дудку.

– Запросы у тебя, однако! – ухмыльнулся Франт. – Вот это по-нашему, уважаю!

Ротный же тянуть кота за хвост не пожелал и сунул мне серебряный нагрудный знак урядника.

– Держи, Боярин. Не могу сказать, будто заслужил, но ранг есть ранг.

– Благодарю! – отозвался я, безмерно случившимся озадаченный, но сразу собрался с мыслями и уточнил: – А сколько урядникам Мёртвой пехоты в месяц положено?

– Точно так же, как и аколитам – полторы сотни целковых, – с улыбкой объявил ротный. – Ну и за пирамиду вам по окладу накинут. Цени!

Он развернулся и зашагал прочь, Франт поспешил следом, а вот Седмень задержался и наставительно сказал:

– Ты хоть и урядник, но в десятке Хомут главный. Это ясно?

– Предельно, – подтвердил я.

– Проблем с этим не будет?

– С этим – точно нет, – уверил я собеседника, нисколько не покривив душой.

Не с моим опытом в командиры лезть, да и не рассчитывал на это даже. Сквозняк тоже аколит и урядник, но Хомут его в хвост и гриву гоняет. Потому как чин и должность – вещи разные. Слышал, бывает, поручики капитанами командуют, а капитаны майорами.

Другое дело, что выгоды мне от повышения ранга случилось хрен да маленько. Я ж полевой лекарь первого класса! Мне во время боевых действий оклад в две сотни положен! Надбавка за чин сказываться станет, только если в тылу сидеть придётся, а в ближайшее время на это рассчитывать определённо не стоило.

Впрочем, к чёрту! Не всё деньгами измеряется!

Повысили – уже хорошо! Не наказали же!

В лагере началась суета, лагерь стремительно пустел. В воздухе витал пепел, то и дело лёгкие начинал рвать кашель, а глаза беспрестанно слезились, и даже баланда горчила, но я всё равно съел её до последней ложки. И не из принципа, просто и понятия не имел, когда в следующий раз удастся похлебать горячего.

Вернулся из госпитальной палатки Сквозняк – щёку паренька пропахал глубокий уродливый шрам, будто не мартышка оцарапала, а тигр когтем пропахал. Кожу вокруг рубца стянуло, из-за этого уголок рта приподнялся в ухмылке, но Сквозняк оказался всецело доволен жизнью.

– Лепилы говорят, вовремя вы меня к ним приволокли! – пояснил он. – Ещё немного и не откачали бы. С заразой шутки плохи. А шрам – ерунда, мне его за полсотни монет сведут. А сотню отвалю, и следа даже не останется.

Огнич прищурился.

– Вот ты деловой стал! Полсотни туда, сотня сюда!

Сквозняк рассмеялся.

– А чего жмотиться-то? Всё, закончили штаны просиживать! С боевыми мне теперь три сотни в месяц капать станет. И это ещё без премиальных!

Фургонщик задумался.

– Ну да, застряли мы тут надолго, – признал он и пристально уставился на меня.

– Чего опять? – насторожился я.

– Да лицо… – озадаченно протянул Огнич. – Вроде твоё и уже не очень. Будто родным братом подменили.

Сквозняк кивнул.

– Ага, изменилось чуток. Есть такое дело.

Я провёл по лицу ладонью, обнаружил, что припухлость спала, и отмахнулся.

– Идите вы!

– Серьёзно, Боярин! – поддержал парней Кочан. – В школе ты как-то иначе выглядел! Докажи!

Он пихнул локтем приятеля, и Кабан кивнул.

– В школе не помню, а на пароходе – точно иначе. – Крепыш озадаченно поскрёб бритый затылок. – Только в толк не возьму, что не так. Может, похудел просто и загорел?

Я послал всех куда подальше и отошёл в сторонку. Поймал внутреннее равновесие и минут за десять наполнил ядро до состояния, когда сосущая пустота сменилась ощущением мягкой тёплой тяжести. А ещё давлением – таким, что ни на миг отвлечься нельзя.