Он подумал, что ведет себя, как идиот. Если девушка нравится, то надо этим пользоваться, с учетом того, что она не сможет убежать. Она, в конце концов, обязана ему честью и жизнью.

Какой-нибудь светский мерзавец давно бы воспользовался случаем. Иногда Оберон жалел, что не был таким.

Какие отдельные диваны? Ну-ка быстро под бок своему спасителю и защитнику, и не заставляй его ждать!

- А, - кивнула Элиза и вдруг сказала: - Я вам очень благодарна, Оберон.

Он улыбнулся вновь. Когда улыбаешься, то и жить становится немного легче. Иногда Оберону казалось, что улыбка приросла к его лицу, меняются лишь ее оттенки. Все зависит от обстоятельств, говоришь ли ты с девушкой или вырываешь клыки у болотницы.

- Это за что же? – поинтересовался он. Элиза замялась, комкая в руке кружевной платок.

- За то, что велели поставить диван, - ответила она. – И за то, что не торопите события.

Издалека долетел гитарный перезвон и обрывок народной песни, которую никогда не исполняют трезвыми и при дамах. Студенческое веселье было в полном разгаре, и Оберон надеялся, что дело не дойдет до драк и битья окон. Он слишком устал сегодня, чтобы с этим разбираться.

- Я сейчас просто повторю, что не использую чужую беду в своих целях, - ответил Оберон. – И не беру женщин против их воли. Хотя в свете это редкость, увы.

Элиза понимающе кивнула. В романах, которые читают восторженные девицы по всей стране, дела обстоят иначе. Там герой хватает героиню за волосы и присваивает по праву сильного. Что она при этом чувствует? Ничего, кроме счастливого трепета – а если чувства другие, то эта девушка неправильная, и несите новую.

А если главный герой рохля и мямля, то обязательно найдется тот, кто его обойдет.

Анри, допустим. Светский эльф, который так пронизывающе смотрел сегодня на Элизу, словно вдруг взял и забыл о своих пробирках и зельях. Щеголь, который подошел к ней ближе, чем позволяли приличия. Оберон поймал себя на том, что начинает злиться.

- Вы мне нравитесь, Элиза, - признался Оберон. – И я слишком дорожу вами, чтобы применять силу в этих странных отношениях.

- Дорожите? – удивленно переспросила Элиза. – Впрочем, да. Триста тысяч золотых крон. Вы очень щедро за меня заплатили.

Оберон выразительно завел глаза.

- Иногда мне кажется, что у женщин есть какой-то врожденный дар злить мужчин, - заметил он. – А у мужчин – привязываться к тем, кого они спасают.

На щеках Элизы появился румянец. Острый взгляд из-под пушистых ресниц уколол Оберона.

- Я знаю, - ответила она. – И благодарна вам за то, что вы меня не торопите. Это… - Элиза замялась, подбирая слова. – Это непривычно. И это очень правильно. А вообще я иногда говорю, не думая, так что простите меня за это. Меньше всего я хочу обидеть своего единственного друга.

В эту минуту она была настолько милой и трогательной, что улыбка Оберона сделалась еще шире.

- Прощаю, - ответил он. – Давайте отдыхать.

Те тридцать шагов, что сейчас лежали между ними, позволили им спокойно переодеться ко сну. Забрав пижаму, Оберон пропустил Элизу в спальню и услышал, как негромко шелестит одежда. Домовые поставили аккуратный диван так, что он отлично вписывался в обстановку – Оберон старательно думал о пустяках, чтобы не думать об Элизе.

Он знал, что может все разрушить – знал и не хотел этого.

Едва слышно щелкнул замок – Элиза открыла дверь и спросила:

- У вас есть какие-нибудь книги? Я обычно читаю перед сном… если вы не против, конечно.

Оберон устало покосился на стопку тонких желтых папок, которую принесли и положили на столик в гостиной, и сказал: