- Вы настойчивы, - заметила она, взяла вилку, но есть так и не начала. – Оберон… я могу говорить с вами откровенно?

В эту минуту она была невероятно мила. Хрупкая статуэтка, но эта хрупкость лишь маска, и за ней Оберону виделся сильный, несгибаемый характер.

И это было только начало ее пути. Какой станет Элиза, когда пройдет свой путь до конца?

«Она мне нравится, - признал Оберон. – Она мне по-настоящему нравится».

- Вы порядочный человек, - сказала Элиза, крутя в пальцах вилку. На щеках выступил румянец, делая девушку по-настоящему живой. Оберон вспомнил, как вчера заставил ее раздеться, и почувствовал укол стыда.

Декан факультета темной магии по определению дрянь. Когда возишься с порождениями мрака, то невольно заимствуешь у них некоторые черты. С кем поведешься, от того и наберешься – идеально сказано. И Оберон невольно обрадовался тому, что Элиза смотрела глубже и видела лучше.

- Вы мне льстите, - привычная улыбка скользнула по губам. Оберон привык улыбаться – так было проще. Человечнее. Элиза посмотрела на него так, что он осекся, поднес палец к губам: молчу, молчу.

- Про факультет темной магии говорят, что там нет хороших людей, - продолжала Элиза. – Что там учатся убивать и получать от этого удовольствие. Но вы другой, вы… - она отложила вилку и едва слышно промолвила: - Если бы вы были мерзавцем, то надругались бы надо мной этой ночью. Вас никто бы не остановил, вы в своем праве. Но вы этого не сделали, и я… я очень благодарна вам, Оберон.

Оберон понимающе кивнул. Она была права. Любой из его коллег не упустил бы случая и полакомился сладеньким.

А Оберон Ренар просто заснул. Потому что клятвы, которые он принес много лет назад, были для него не просто словами.

Он ведь все еще мог пойти на поводу у того, что заталкивал в глубину души. Мог бы сейчас разложить эту кудрявую девчонку на столе и взять – рваными грубыми движениями, просто ради того, чтобы успокоиться. Кажется, его взгляд изменился: Элиза вздрогнула, опустила глаза и вновь взялась за вилку.

Серебро мягкий металл. Она не убьет и не особо сильно ранит, даже если будет очень стараться.

- Продолжайте, - Оберон вдруг поймал себя на том, что быстрыми движениями крошит хлеб на скатерть: когда-то мать ругала его за эту привычку так, что по всему дому отдавалось. – Я хороший человек. Вы мне благодарны.

- Вы смотрите на меня. Говорите со мной, - в голосе Элизы пульсировал страх и надежда. – Но вы видите не меня, а кого-то другого. И говорите – с ней. И защищаете – ее, а не меня. Оберон, я все понимаю. Я вам очень признательна. Но если ваши намерения все же больше похоти или самолюбия, то… - она подняла глаза от тарелки и посмотрела на Оберона так, словно пыталась прочесть его мысли. – То повторите ваше предложение тогда, когда будете видеть во мне меня, а не кого-то еще.

Несколько долгих минут они молчали, глядя друг на друга. Оберон чувствовал себя мухой, увязшей в меду.

- Я убил свою жену через три дня после свадьбы, - произнес Оберон. Признание получилось неожиданно легким и спокойным, будто он говорил о том, что выкурил сигару. Он даже подумать не мог, что однажды будет говорить о смерти Женевьев вот так. – В ней проснулись ведьминские способности, неукротимые, к сожалению. Они лишили ее разума и превратили в чудовище. Я был вынужден убить ту, которую обещал любить и защищать – иначе она уничтожила бы не только меня, но еще многих людей. С этим ничего нельзя было сделать.

На мгновение он увидел: нестерпимо яркое солнечное утро, смятая постель, кровавые пятна на белоснежных простынях. Лицо Женевьев, серое, мертвое, было запрокинуто к потолку. Пальцы сжались и разжались – Паучья ведьма умерла. Заклинание, брошенное Обероном, выжгло ей мозг.