- Ты с ума сошел, негодяй! – яростно выдохнула Уна, едва сдерживая себя от того, чтобы тотчас не налететь на Дерека с кулаками и не влепить пощечину, не разбить эти красивые, но так цинично усмехающиеся губы. – Никогда! Ты не прав! Не Джон на тебя напал!
- Гаррет? – быстро спросил Дерек, и Уна зарычала от бессильной злобы, топнула ногой. 
- Я буду тут учиться, - упрямо выкрикнула она, глядя в его высокомерное лицо. – Я сниму печати с обоих братьев! И тебе докажу, что ты ни в чем меня не превосходишь!
- Вызов принят, - произнес Дерек мягким голосом, таким вкрадчивым и опасным, что любая змея позавидовала бы яду, сочащемуся из этих двух слов. – Посмотрим, на что ты способна… на что ты годишься, Уна-Белая Роза… Невинная Белая Роза…
***
…В тот день Уна была наказана.
Ей исполнилось восемнадцать неделю назад, и отец – он был суров и строг! – говорил ей, что она уже взрослая и серьезная девушка. По крайней мере, он хотел ее видеть таковой. А она с ногами влезла в старое кресло – братья вдвоем двигали его к часам, - и перевела стрелки старинных часов на час назад. Час, чтобы поспать. Зимой это особенно сладко; когда за окном еще темно, вьюжно, а в постели тепло и уютно…
Но отец хотел продолжить обучение мальчиков. Он обучал их многому сам, и при поступлении в академию они должны были затмить однокурсников всем – и магической силой, и многими знаниями и умениями. Поэтому отец был строг и требователен. Его сыновья должны быть лучшими во всем. Ему не терпелось показать им еще один прием магической силы, особенно сложный и мудреный, и поэтому он поглядывал на свои карманные часы. А значит, и несоответствие заметил. Вероятно так же, что на часы были наложены какие-то чары; часы были старинными, Уна помнила их с самого детства – дорогой лакированный футляр, хрустальное прозрачнейшее стекло, защищающее потемневший от времени циферблат цвета слоновой кости, и черные стрелки, изящно выполненные из какого-то черного металла. И уже тогда часы были не новыми; так же Уна не видела никогда, чтобы часы кто-либо заводил, но они никогда не останавливались, шли, отмеряя время, отпущенное семье… 
Близнецам влетело сильнее. Отец сразу понял, чья это была идея – Джона, конечно. Хитрого выдумщика Джона… Ему полагалось десять розог по тому самому месту, которым полагается сидеть в кресле. Гаррет получил семь – за соучастие и укрывательство, - и Уна – пять по рукам, по самым подушечкам пальцев, за то, что посмела трогать стрелки старинных часов, переводить их, потакая лени близнецов.
- В этом доме, - гремел рассерженный отец, потрясая розгами, которыми только что порол детей, - без моего ведома не случается ничего! Ничего – даже стрелки часов не шевельнутся без моего на то разрешения! Стыдитесь, юная леди!
Но вместо полагающегося ей стыда Уна испытывала лишь злость и упрямое желание натворить еще что-нибудь, чтобы вывести отца из равновесия. Рыдая, заливаясь слезами – не столько от боли, которую она спешно заговорила, едва только вырвавшись из кабинета отца, сколько от стыда и унижения, - Уна вывались из дома, сбежала со ступеней лестницы, припорошенной свежевыпавшим снегом, и, с каждым шагом проваливаясь в наметенные сугробы, поспешно пересекла внутренний двор. Тонкие шелковые чулки ее намокли и стали холодными, туфли мгновенно наполнились снегом и одеревенели, мороз чувствительно щипал за колени, но Уна и не думала возвращаться домой. Всхлипывая, она бежала все дальше; сейчас ей хотелось побыть одной. Кое-как натягивая на плечи короткую шубку, застегивая непослушными пальцами пуговицы, девушка неслась по притихшей заснеженной аллее, которая словно почуяла недоброе.