– Я не держу на тебя зла, люба моя! – с притворной нежностью проговорил он. – Верно, волнуешься, страшишься. К чему? Прими меня в женихи, да не серчай, что из роду забираю. Буду тебя холить и лелеять… Буду, – понизил он голос, но все равно каждый, кто хотел, услышал, – ночами любить.

Невеста содрогнулась от отвращения:

– Да я лучше за Хозяина болота выйду, чем за тебя!

Бран в ответ… расхохотался, и смех подхватили многие из пришедших.

– Удумала тоже! Да нужна ты ему!

– Ишь, невеста выискалась!

– А за отца Небо что ж сразу не захотела?

– Такую тощую и леший не возьмет!

Мать стояла рядом как в воду опущенная. Ясно: дочь принесла позор в семью. Теперь не отмоешься. Ждут ее пересуды да сплетни. И как защититься, когда вся деревня единым махом признала девицу лгуньей?

Ива и спорить не стала. Она подняла руку и стянула с головы куколь – зеленые густые пряди потекли по плечам ряской. Девица подняла пустой равнодушный взгляд на свидетелей сватовства и произнесла:

– Уже взял. Ныне я невеста Хозяина болота.

Им бы согласно охнуть, но над толпой повисло безмолвие, какое случается только на мертвых болотах. Окрепший голос зазвенел в тишине – теперь-то Иве терять нечего!

– Я один раз молвила правду, не солгала и вдругорядь. Не бывать мне женой насильника. Староста, – обратилась она к Нору, – рассуди. Назначь Брану справедливое наказание!

Старик судорожно пригладил бороду и ощупью потянулся за второй чаркой. Все знали: любимого гнедого Нора, не дающегося в руки никому, кроме хозяина, только Бран и мог подковать. И он же ставил крепкие замки в доме старосты. Как с таким ссориться? Пока судья цедил сквозь зубы брагу, Бран решил вставить слово. Не дело отмалчиваться, когда твоя судьба решается!

– Ты бы еще водой поклялась, дура! Никогда не бывало, чтобы в Клюквинках кого-то неволили! А тут на тебе! Выискалась! Первая красавица никак?

Кузнец и не понял, что ляпнул. Водой клялись разве что очень, очень давно. Ныне никто уж не прибегал к божественному суду. Разве что в спорах иной мог упомянуть, мол, хоть водой поручусь! Да не всерьез, конечно, а как последнее средство. Дескать, чем хочешь меня пытай!

А все потому, что божественный суд жесток. Не раз и не два живым из него выходил только правый. Ан не забылся, остался в памяти. Где-то в сараях, если поискать, может, и клетушки, нарочно для этого сколоченные, нашлись бы. А что делать девке, не доискавшейся справедливого людского суда? Если из-за ее глупости, из-за гордости страдать придется всему роду? Ива произнесла сначала тихо, а там повторила так, чтобы все услышали:

– Может, и поклянусь… Ты, кузнец Бран! Слушай же! И вы, добрые люди! Коли нечем мне доказать вам свою правду, коли никто не желает верить, а виновник не сознаётся в содеянном… Я призываю в свидетели богов! Я вызываю Брана на суд водою!

Потом сплетничали, что Лелея упала замертво от пережитого бесчестья. На деле же женщина лишь схватилась за сердце и осела наземь. Креп же, выпустив наконец мать кузнеца, замахнулся на дочь: вбить в глотку безрассудные слова. Да так и опустил руку. Что уж теперь? Сказанного не воротишь.

Бран побелел:

– Ты что это?

Ива не ответила. Она уж сказала все, что хотела. Не засмеяли бы только, не решили, что девичья блажь толкнула ее на страшную клятву.

– Отступись! – прошипел кузнец.

Ива покачала головой.

– Одумайся, дура! Не выйдешь сухой!

«Не выйдешь сухой» – все знали, что это значит. Ныне так посмеиваются над теми, кто измарался в каком-то деле, опалил хвост на непосильной задаче. Но старухи помнили: раньше так сказывали про тех, кто не вернулся с божьего суда живым.