Поставив маячок-«мигалку» на крышу черного «Рено», Жан пулей вылетел на бульвар Пале-Рояль.

Машина была раскалена, и руль обжигал руки, прежде чем кондиционер остудил его.

– Началось! Скоро будет как в Албании, – выругался Жан, отдергивая руки от раскаленной баранки. – Из-за этого финансового кризиса столько черноты повылазило.

Он только что чуть было не сшиб негра, обвешенного с ног до головы, словно амулетами, маленькими эйфелевыми башнями. Интересно, как бы смотрелся почерневший труп этого города, будь на его на гигантской груди столько эйфелевых башен?

В просторном операционном зале уже было полно полицейских, и двое из них держали под руки, как выяснилось, преступника – очень высокого, скорее, впрочем, длинного, чем высокого. К тому же голого.

Одна из служащих банка в диком возбуждении, захлебываясь, пила из стакана воду и пыталась пересказать какую-то чушь:

– Этот тип, месье, он к нам ходит круглый год. И все ку-ку. Каждую неделю ку-ку. Ку-ку, девочки, ку-ку.

Жан заглянул в глаза придурку. То же самое сделала и служащая. «Крыши у них, что ли, поехали?» – подумал Жан.

– Я же вас предупреждала… что это такое… – засеменила языком служащая, – кто так здоровается? Что за безобразие… Я же вам говорила: не кукуйте здесь!

– Так, все, хватит, – остановил ее Жан. – Сержант, задокументируйте, кто и при каких обстоятельствах задержал преступника.

– Я! – гордо заявила все та же служащая. – Месье, как только он вошел весь голый, ну и опять: ку-ку – и вдруг запрыгнул на стойку перед кассой, как петух, пролез сквозь решетку – и к сейфу…

– Объясните месье Пьеру, – попытался вежливо прервать ее Жан.

Когда сумасшедшего выводили и сажали в машину, Жан краем уха слышал, как служащая рассказывала, что она, схватив за ногу преступника, в течение тридцати семи минут удерживала его болевым приемом.

От всего услышанного Жан почувствовал боль в области печени. Дай бог, температура была тридцать семь.

– Хороша женщина? – спросил Жан у Кукушки.

– Хороша, – смутившись, ответил тот.

По глазам Жан увидел, что в башке этого парня происходит то же самое, что и в его собственной.

Да, они оба влюбились – в женщин, им уже недоступных.

– А почему голый пришел? Чтобы лица никто не запомнил?

– Чтобы произвести впечатление! – гордо дернул бровью горе-грабитель.

– Кукушка, Кукушка, сколько будешь сидеть? – спросил Жан.

Когда солнце, словно сырой желток из разбитой скорлупы дня, коснулось языка Эйфелевой башни, Жан прогуливался между пустеющими рядами филателистов и разглядывал марки с балеринами, космонавтами и женщинами времен Ренессанса.

Инстинктивно же он искал птиц, особенно кукушек, и он их нашел – уже после того, как торговцы значками подсказали ему страну производителя значка – Россию. Два араба, менявшие валюту по сходной цене, пытались всучить Жану австралийские доллары. Фальшивку.

Если взять вышедшие из обращения аргентинские аустралии и отрезать боковую полосу с надписью: «Аргентинский банк», то остается лишь наименование банкнот, очень похожее на название страны.

Так время разделяет день и ночь, так солнце достигает Австралии.

Всё в этом городе, не только арабы, но и день, и ночь, – сплошь фальшивомонетчики.

Инфляция, обменные пункты в банках. Ночью жизнь становится дороже.

Жан сидел в русском кафе на Монмартре и размышлял о прошедшем дне: что он сделал? – поймал сумасшедшую Кукушку, упек в больницу. Чуть было не сжил одного чернокожего с белого света. Отправил двух нищих арабов-скворцов назад в Африку, хотя осень еще не наступила. Глубоко порочный город глумился над чистой природой человека. Нравственная проблема в духе Достоевского и Монтеня. Жан вспомнил, как в детстве в его родном городке Сен-Жю-ан-Шасе посещал уроки русского языка, которые давал эмигрант, бывший офицер Красной армии, убежавший в американский сектор. Он-то и читал им Чехова, Толстого, Достоевского, рассказывал о Сталине.