— Ещё раз подними руки, — вместо ответа прорычал Глеб.

Твою же…

Теперь до меня дошло… Когда голову руками обхватила, широкие рукава комбинезона упали вниз, обнажая багрово-синие подарочки Петра Тимофеевича в виде синяков.

— Может, мне ещё ноги задрать?! — огрызнулась я.

Нагрубила, потому что разозлилась, на себя, конечно, в первую очередь. Это же надо было забыться и именно Громову синяки показать. Он тут весь деловой, вершитель судеб, пуп земли, и я средней руки актриса, побитая продюсером.

Мужчина за секунду оказался рядом и навис надо мной словно скала.

— Рукава засучи!

Ага, ещё чего. Не буду я ничего показывать и унижаться.

— Не хочу, — скрестила на груди руки, чтобы он сам не задрал.

— Выбирай. Либо ты это сделаешь добровольно, либо я тебя заставлю.

— Интересно мне как? — усмехнулась я и уже в следующую секунду самым возмутительным образом, была поднята на ноги, Громов вытянул мне руку и до плеча отодвинул ткань комбинезона.

— На другой, так понимаю, тоже живого места нет, — рявкнул мужчина и принялся левую руку осматривать.

— Охренел. Больно вообще-то.

В действительности Глеб хоть и творил с моим телом, что хотел, но был предельно осторожен, даже капли физической боли не причинил, а протестовала из-за стыда. Жертва насилия, которая смолчала и не пошла искать справедливости, не только жалкая, но и оскорбительная роль.

Закончив с осмотром, Громов на несколько шагов отошёл от стола, где-то минуту я наблюдала за его напряжённой спиной, а потом он обернулся и тихим, но леденящим душу голосом, спросил:

— Кто это сделал?

— Никто. Упала, ушиблась.

— Упала на чьи-то две пятерни?! — я даже вздрогнула, как рявкнул Громов. — Хватит врать. Лиза, у тебя на коже отчётливо видны пальцы.

Ничего не понимаю, Глеба, словно подменили. Ровно до этой секунды, я от него и крошки эмоций не видела, а сейчас, как сорвался с цепи. Ноздри вон как раздулись, губы исчезли, глаза злобой сверкают, того и гляди, разорвёт, агрессивный адский пёс.

— Глеб, отстань, а? — сбавив тон, чтобы и дальше не накалять обстановку, не потребовала, а именно попросила я. — Мы чужие люди, не лезь в мою жизнь.

Пара размашистых шагов и кипящий гневом мужчина вновь совсем близко, даже руку вытягивать не требуется, чтобы до него дотронуться.

— Это Заморыш тебя так на прощание приласкал?

Бьюсь об заклад, Громову даже не пришлось игнорировать просьбу, не совать в мои дела нос, он до такой степени сейчас не в себе, что попросту её не услышал.

— Заморыш — это вообще кто? — не поняла, о ком идёт речь.

— Женишок твой недоделанный.

— Никита?! Нет. Он тут совсем ни при чём.

— Кто тогда?

— Сказала уже, не буду я перед тобой объясняться, — заявила и тут же взвизгнула, потому как мужчина, схватив за плечи, тряханул так, что голова только каким-то чудом от туловища не отвалилась. — Из ума выжил!

— По-хорошему или по-плохому, но я в любом случае узнаю, кто это был. И имей в виду, сейчас было ещё по-хорошему.

Смотрю на Глеба и понимаю, у него же от ярости разве что только пена изо рта не идёт, и он ни капли не шутит, ведь действительно в буквальном смысле вытрясет из меня имя.

— Это был Астахов, только не Никита, а Пётр Тимофеевич — его отец.

Мужчина, прикрыв глаза, глубоко вздохнул, выдохнул и задал новый вопрос:

— Ты же беспроблемно от Заморыша отказалась, чего он ещё хотел?

— Чтобы спала с ним ради ролей.

Глеб, глядя куда-то в ноги, несколько раз отрывисто и нервно кивнул.

— Ясно. Синяки ещё где-нибудь, кроме рук есть? — и тут мужчина с головы до ног меня всю осмотрел.

Сглотнула и отшатнулась.