– в доме мещанки Одинцовой, в 5-й роте Семеновского полка;

– в доме купца Васильева (Каретная часть);

– в доме чиновницы Ирины Ивановны Славищевой (4-я Рождественская ул., 24, ныне участок домов № 5 и № 7 по 4-й Советской ул.);

– в доме серебряных дел мастера Янца на Васильевском острове;

– в доме чиновника Филиппова на Петербургской стороне;

– в доме купчихи Гардер (Выборгская сторона, ныне дома №№ 15 и 17 по Пироговской набережной);

– в доме поселянки Мышениной (Охта).

В общем, целая сеть временных медицинских учреждений, равномерно наброшенная на столицу, на ее участки, включая и пригородные. Большие масштабы – большие расходы; 130 000 рублей ассигнациями были направлены на устройство больниц из Государственного казначейства, а к этим деньгам прибавились и пожертвования – как это обычно случается в России, добровольно-принудительные. Столичное купечество, например, «с верноподданническим усердием ревнуя исполнить Высочайшую Его Императорского Величества волю», постановило внести на устройство временных холерных больниц 160 000 рублей – «по одному проценту объявляемого по каждой гильдии капитала». И это не считая того, что купечество своим коштом открыло в столице еще тринадцать холерных больниц на 693 места.

Устроили купцы и дополнительную подписку среди тех, «кому заблагорассудится пожертвовать сверх помянутого процента с капитала».

Жертвовали, надо сказать, активно: газеты того времени пестрят фамилиями не только купцов, но и аристократов, изъявивших готовность ударить по холере рублем. Придворный банкир барон Людвиг фон Штиглиц – 20 000 рублей, камер-юнкер двора Анатолий Николаевич Демидов – 10 000, его брат Павел Николаевич – 2000, британский посол лорд Хейтсбери (Heytesbury) – 2000, купцы братья Котомины – 1000. И это только скромнейшая часть длинного перечня! От неизвестной особы тогда же поступило «полотна 100 и льняного холста 103 аршина». Не деньги, конечно, но в больницах вещь вполне потребная.

Пора теперь сказать еще об одном решении комитета, самом скорбном: «Отвести особые кладбища, огородить их и назначить к ним Смотрителей, сторожей и рабочих». Дело здесь было не только в том, что власти ожидали большого числа смертей и полагали, что обычные кладбища не справятся с таким наплывом. Предыдущие эпидемии послужили к выработке особых правил погребения жертв холеры – и говорилось в них, как о том, что гробы следует смачивать раствором селитры с серной кислотой и засыпать древесным углем, а только уже потом землей «с значительною насыпью сверху» – так и о том, что «могилы должны быть огорожены на 20 саженей вокруг и доступ к ним воспрещен».

А как воспретишь доступ к могилам на обычном городском кладбище? Вот и решено было устроить специальные холерные некрополи в отдаленных, глухих углах столицы:

– «близ Тентелевой Удельного ведомства деревни» (позже оно стало известно как Митрофаниевское);

– на Выборгской стороне на Куликовом поле;

– близ Смоленского кладбища;

– на Волковом поле, близ Волковского кладбища.

Создано было чуть позже и свое холерное кладбище на Охте.

Все эти холерные некрополи были загружены работой без особого промедления. На холерном участке у Смоленского кладбища первой уже 19 июля 1831 года похоронили Екатерину Тимофееву. На кладбище «близ Тентелевой Удельного ведомства деревни» одним из первых предали земле тело действительного статского советника и камергера двора князя Сергея Ивановича Голицына, умершего 20 июня. На Волковом поле в числе первых похоронены – видный историк, профессор Петербургского университета Трофим Осипович Рогов и Назлухана Григорьевна Долуханова, рожденная княгиня Мадатова, сестра героя Отечественной войны 1812 года князя Валериана Мадатова.