– А можно конкретизировать перечень работ? – не позволил перевести тему я. По старой привычке, ещё с той, моей жизни, знал, что договариваться нужно сразу, «на берегу», во избежание потом всяких недоразумений. Кроме того, мне не понравилась фраза «помощником у товарищей» – быть на побегушках у других не входило в мои планы.
– Ну смотри, – чуть помрачнел Гудков, – монтаж декораций, погрузка-разгрузка реквизита, уборка территории… и прочее.
– Уборка каках за лошадьми? – продолжил смысловой ряд я, вспомнив слова Кузьки.
– И это тоже. – Кивнул Гудков, – хотя обычно лошадьми у нас Жоржик занимается.
– Понял, – кивнул я и повторил, – итого, в мои обязанности входит работа с декорациями, реквизитом, уборка и лошади? Всё правильно?
– Да, – подтвердил Гудков. – Этого тебе мало?
– Нормально, – сказал я и договор сторон был заключён.
– Да, а размещаться пока тебе, братец, негде, – печально почесал голову Гудков, – мы, честно говоря, не ожидали, что школа отреагирует так быстро. Обычно школы или вообще не дают людей, или тянут неделями. Поэтому место ночлега для тебя не подготовлено. У нас три летних жилых фургона, но там живут члены агитбригады. А я квартируюсь пока здесь, сельсовет любезно предоставил мне жилплощадь на время. Сам понимаешь, не могу же я тебя поселить здесь.
– И где мне жить?
– Там, за домом, есть клуня, а наверху – сеновал. Хороший сеновал. Сено свежее, так что вполне себе с комфортом переночуешь, – улыбнулся Гудков и ехидно добавил, – ты же не неженка, я надеюсь?
Я неженкой не был, но предпочитал жить в комфорте. Тем более был сентябрь, и кто его знает, может ночью заморозки будут.
Видимо, рассмотрев что-то на моём лице, Гудков сказал:
– Здесь всего одну ночь тебе поночевать придётся. Мы сегодня дадим заключительное представление, затем снимаемся и завтра рано утром переезжаем в соседнее село. А там уже видно будет.
На этом собеседование было окончено, и Гудков отвёл меня во двор, где состоялось моё знакомство с остальными членами агитбригады.
Во дворе, на перевёрнутой бочке сидел босоногий смуглый человек в растянутой тельняшке и селадоновых галифе и заунывно тянул, тренькая незатейливую мелодию на балалайке:
– Тут пошли сады, закаулочки,
Долго с Манькою там пропадал,
И по винтику, по кирпичику,
Я взаимность её получал…**
– Зёзик, заткнись уже! – из фургона выглянула субтильная остроносая девица крайне сердитого вида, гневно потрясла сжатым кулачком, и скрылась обратно в фургоне.
Не обращая на неё никакого внимания, Зёзик продолжил меланхолично петь:
– Подумайте и хорошенько взвесьте
Мой жесткий план – условие невесте:
Должна быть женщиной, а не опёнком,
Бадьями бёдер в хлебью клёнку лить;
Могучая, могущая в пеленки
Хоть двойнями, хоть тройнями палить…***
– Это Зиновий, – представил певуна Гудков. Зиновий никак не отреагировал, продолжая тренькать на балалайке.
Дальше мы прошли к «мужскому фургону», Гудков громко забарабанил:
– Товарищи! Сколько можно спать!
Я тоже удивился, солнце перевалило за полдень, а они ещё спят.
– У нас народ творческий, так что привыкай, – объяснил Гудков, видя моё недоумение, – сперва выступление, затем репетиция заполночь, а потом отсыпаются до обеда.
Он опять заколотил по фанерной стенке фургона.
Через миг там внутри что-то грюкнуло и высунулась заспанная голова, но уже другая.
– А это у нас Виктор Зубатов, – сообщил мне Гудков и спросил у него, – А где остальные?
– В село пошли, – хмуро ответил тот.
– Понятно, – сказал Гудков и повернулся ко мне, – с Бобровичем и Карауловым познакомлю позже. Сам видишь, ушли они.