– Понятно, – помрачнел Агасфер. – Были приняты меры предосторожности… Ладно, мы выяснили здесь все, что хотели. Был склад золота, был караван, увели его конники Дягура. Ладно, господа. Пора обедать, но в такой вони это просто невозможно! Предлагаю на время покинуть Ургу и пообедать за городской стеной.

Возражающих не было. Только Андрей поинтересовался: а как же Масао?

– А вон он уже идет, – кивнул в сторону Медников. – И такой довольный!

– Господин Берг, вам шифровка из Токио! – с торжествующей ноткой в голосе проговорил Масао, протягивая Агасферу четвертушку бумаги. – Насколько я понял, ответа там не ждут!

Еще за несколько месяцев до своего разгрома, планируя Северный поход в российские пределы, Унгерн, разочарованный отсутствие притока добровольцев в его дивизию из монгольских улусов, решил отправить делегацию в Хайлар, к атаману Семенову[17]. Выбор барона пал на полковника Савицкого и сотника Полякова: полковник был отряжен для солидности порученной миссии, а сотник происходил из забайкальских казаков и мог оказаться полезным для вербовки земляков человеком. Для охраны делегации бароном был выделен казачий взвод.

Узнав о посылке делегации в Маньчжурию, комендант Урги и он же «штатный» палач Унгерна Сипайло понял, что лучшей возможности сбежать от греха подальше у него уже не будет. И сумел уговорить барона включить в состав делегации и его.

Особо уговаривать «дедушку»[18] не пришлось: Сипайло, которому Унгерн вполне доверял, было поручено передать Семенову секретное послание. В этом письме барон извещал «дорогого друга» об «огромном успехе» своей монгольской авантюры и доверительно сообщал, что ему надоела постоянная опека японцев[19], которых он называл не иначе как «япошками» и «косоглазыми». Унгерн также просил атамана сообщить о монгольских интригах «япошек» американцам, чтобы те предприняли меры по выдворению их из Монголии.

Сипайло в то время было 40 лет. Он именовал себя русским офицером, хотя в армии никогда не служил. Свои офицерские погоны палач получил в семеновской контрразведке, и за несколько месяцев службы сумел возвыситься до полковника – быстрая «карьера» у атаманов было самым обычным делом. Сипайло «заведовал» одним из десятка забайкальских застенков и заслужил своей изощренной жестокостью такую всеобщую ненависть, что Семенов отдал приказ «кончить урода». Однако палачу удалось вовремя убраться из Читы и прибиться к Унгерну, и с тех пор он стал его неизменным спутником и вторым «я».

Сипайло широко использовал правило военной контрразведки времен Гражданской войны, оценивая ее эффективность числом жертв. Его тяга к убийствам была чисто психологического свойства: он тосковал и нервничал, если его застенок в «комендантстве» был пуст. Убийца гордился своей страшной славой, с удовольствием рассказывал всем желающим о поведении людей перед смертью, делился подробностями того или иного способа казни.

Сипайло был душителем в самом прямом смысле слова. Своих неопытных помощников-монголов он учил пользоваться разными веревками в зависимости от того, должен ли человек умереть сразу, или помучиться перед смертью. Особое удовольствие он находил в удушении предварительно изнасилованных им женщин. Рассказывали, что в числе таких женщин в свое время была племянница атамана Семенова, молоденькая Дуня. После казни ее мужа-еврея он взял Дуню в прислуги, спал с ней, рассказывая налево и направо о том, что «трахает» родню всесильного диктатора Забайкалья. А когда Дуня ему надоела, он задушил ее и позвал приятелей-офицеров, чтобы с гордостью продемонстрировать тело несчастной.