Афанасий подошел к Михаилу.
– Вот, значит, Мишка, в чем твой секрет? – многозначительно проговорил он.
– Ты о чем? – Михаил сделал вид, что не понимает приятеля.
– По княжескому заданию торгуешь. Видать, он тебе и денег ссудил, и товар, что везешь, тоже его.
– А-а-а-а, – протянул Михаил. – Да, есть такое дело. Только ты не веселись так – с княжеской казной за спиной торговать куда как опаснее, чем со своей. Случись что, не перед родичами да детушками малыми, а перед княжьим гневом ответ держать. Зато и выгоды немалые.
– Проныра! – покачал головой Афанасий.
– На том стоим, – улыбнулся Михаил.
Глава третья
Струг плавно скользил по волжской глади. Острый нос с шелестом разрезал темную воду. Вспыхивали по берегам и угасали за кормой огоньки прибрежных деревень. Ветер был попутным. Люди отдыхали, отложив весла, и развалились прямо на банках, подложив под головы шапки.
Настроение у купцов было донельзя благодушным. Удачное начало – половина дела, а дело, начатое благословением самого епископа, каким еще и считать?
По их расчетам, до Нижнего они должны были добраться к завтрему, вечером, если со стоянкой, или к утру, если плыть в ночь. Решили плыть, запалив на левом борту факел, чтоб разойтись с другим судном, идущим в темноте вверх по реке.
Послав одного татарина к рулю – все равно по-русски ни бельмеса и не пьет, – купцы собрались под мачтой. Достали глиняную бутылку с хмельным медом. Афанасий, за несколько дней путешествия воспрянувший духом и скинувший полпуда веса, рукой раскрошил сургуч, коим была залита пробка. Подцепив ногтями, выдрал ее с хлопком пушечным. Разлил по глиняным кружкам пенный напиток.
Выпили все, даже Шипша, хотя он вроде веры мусульманской и хмельного потреблять ему не положено. Крякнули, больше для порядку, чем от крепости, закусили хлебом, лучком и вяленым лещиком. Налили по второй. Кто-то из племянников затянул вполголоса песню о речных просторах и широких полях. Андрей, сын Прокопьев неожиданно стал подтягивать глубоким басом. Допели, накатили еще по одной. Песню затянул другой племянник, и тоже о просторах, о воле да о богатстве. Андрей опять подхватил, вибрируя своим огромным брюхом. От его пения, казалось, сотрясался весь корабль.
Мишка придвинулся к Афанасию, задумчиво почесал бровь:
– А вот интересно, отчего у нас все песни грустные? Вроде ж про хорошее все, про простор, про волю, про деньги даже, а сердце рвет?
– Да уж, – пробормотал Афанасий. – В Пруссии, вон, их Ганзели и Гретхены даже про пытки и казни лютые умудряются весело, с плясками разухабистыми, а у нас… Их бы веселость да к нашей удали…
– То верно, – покивал Михаил.
Песня закончилась, слово взял Хитрован.
– Петь я не умею, – прокашлялся он. – Но историю расскажу. Правдивую.
– Дело хорошее. А про что твоя история будет?
– Про птицу огненную, что живет на горе и прозывется…
– Знаем мы эти сказки, – лениво протянул Михаил. – Слыхивали не раз. Давайте лучше я вам историю расскажу, правдивую по-настоящему.
Купцы навострили уши – истории из жизни куда как поучительней обычных дорожных побасенок.
– Ну ладно, давай, – смирился Хитрован.
– Как-то в мастерскую швейную, что в Москве, у Кузнецкого моста, зашли два господина, – начал Михаил голосом бродячего сказителя. – Представились хозяину купцами тульскими, посланными обчеством заказать в Москве полное епископское облачение с митрой, которое они собираются поднести своему архиерею. Да с жемчугами и адамантами. Люди были знатные на вид, заказ выгодный, хозяин и взялся. В мастерской закипела работа.